Том 2. Докука и балагурье
Шрифт:
— А завтрашний день русский купец приписан к смерти. Надо идти смотреть. Похвалился своей женой, что никому не склонить ее, а один ловкач вызвался и доказал: принес королю именной перстень и платок. Завтра и будут вешать купца.
— А нам, дяденька, можно сходить посмотреть?
— Как же не можно, коли по городу отданы объявки: все должны идти смотреть.
Ночь там не долго спалось. Рано утром пошли они в собрание. Оставил старик Лушу с
— Что у вас за собрание? — спросил старик.
— Да вот, — говорят, — купца надо вешать. Похвастался своей женой, что никто не склонит ее, а один и склонил.
— Где тот человек? Покажите-ка мне его сюда!
Трещов! — кричат, — Трещов, выходи!
— Пожалуйста, — просит старик, — приведите и тех из прихожей.
Привели Лушу и Ульяшу. Явился Трещов.
И рассказал старик все, как было: как нарядила Луша в свое платье Ульяшу и как Трещов палец у Ульяши отрезал.
Ульяша показала руку — пальца нет, отрезан. Вывернули карман у Трещова, где было кольцо положено, — карман в крови
И повеселел Василий.
И все повеселели.
И освободили его, прощенья просят.
А Трещова — на виселицу. Уж петлю накинули.
— Стойте! — остановил Василий: простил Трещова, — довольно и того человеку, что на шею ему петлю накинули!
И отпустили Трещова.
Василий получил от короля большую награду и сей час же в дорогу.
И дорогой, пока доехали до дому, много он спасибов сказал жене. А дома наградил Ульяшу и навсегда ее оставил при доме жить. И стали они жить да поживать.
Умница *
Деревня была большая, девок много, а на беседу не пускают. Без беседы молодому-то со стариками, что могила. Взяли девки да сами и выстроили избу у озера — свою, чистую просторную.
Ходят вечер, ходят другой, ходят третий.
И сначала-то будто и лучше, чем дома в одиночку, а потом показалось скучно: парней нет, — не то не знают, не то не хотят, ну, хоть бы какой зашел.
Вот и сидят вечером девки одни и песен не слышно.
— Хоть бы из озера кто пришел! — толкуют тихонько.
Скучно. От скуки и не такое затолкуешь.
— А пускай из озера, все равно! — крикнула Орина: люта девка, страсть.
И оживилась изба: из озера, так из озера, только бы гости.
А уж стучат.
Отворили дверь — парни. И такие все нарядные, при часах и в калошах. И сейчас за гармонью — завели игру.
И так стало весело, ну, в жизнь никогда так не было весело. была у Орины с собой на беседе сестренка Улька.
Сидела
— Нянька, — кличет, — иди сюда-то!
— Что тебе?
— А посмотри-ка, нянька, глаза-то какие?
Тут Орину ровно холодом обдало: глаза-то у парней и вправду непростые, через все лицо глазищи — и так и горят, а зубы — железо.
— Как бы уйти нам! — растерялась девка.
— Я запрошусь, ты выведи меня, так и уйдем, — шепчет Улька.
Этакая, ведь, умница, догадалась!
Отошла Орина от печки — страшно! — а парни так за ней, так за ней кольцом и кружат, в самую середку загнали: из всех, ведь, любей им Орина!
Тут слышно, Улька запросилась. Ну, Орина сейчас же к девчонке, сняла ее с печи. А парни-то загородили дорогу, не пускают.
— Да что вы, отпустите! Прищемите мне хоть сарафан дверью, никуда я не уйду! — уж на голос кричит Орина: страшно.
Согласились, выпустили, да не очень-то верят: прищемили ей подол в дверях: ну-ка, уйди, попробуй.
А она лямки с плеч, Ульку на плечи, да бежать.
Бежала, бежала, добежала до бани. И чует Орина, гонится один за ней, вот-вот настигнет. Она в баню. Стала, взмолилась к баннику:
— Оборони от смерти!
Да с Улькой на полок скоконула.
А из-под полка ровно шмыгнул кто, ухнул, да в дверь.
И такое поднялось там, не дай Бог, — драка: банник-то с парнем. И дрались они, пока певун не запел.
И все затихло. Только сверчок.
— Нянька, — шепчет Улька, — пойдем домой!
И вышли они из бани. Светать стало, пришли домой.
А поутру хватились по деревне девок, никого дома нет. Собрались всем народом и к озеру к беседной избе.
А там, — там только по полу костьё да косы — больше нет никого.
Лешая *
Ефим ходил шить. Шитья не может найти. И такая досада взяла, да и не евши тоже.
— Мне бы хоть к лешему! — махнул рукой.
И вдруг старик навстречу и прямо на него, прищурился:
— Ты куда?
— А вот шитья ищу.
— А пойдем ко мне. Есть одеяло, пошить надо.
Обрадовался Ефим: нашлось-таки дело!
И пошли дорожкой: впереди старик, за ним Ефим. Своротили в сторону по тропке — темно — и вышли на поляну.
А там дом — сколько Ефим по лесу ходил, места знает, а про такое не слыхивал — большинский.
И ведет его старик в этот самый дом. Встречает старуха: старая, один только зуб. Осмотрелся Ефим — богато живут! — а старика уж нет, старуха одна.