Том 2. Марш тридцатого года
Шрифт:
Алеша улыбнулся:
— Ты что это обрадовался, отец? Сам, помнишь, говорил: республика — все равно. Ну, вот тебе и республика: Родзянко, князь Львов. Доволен?
— Семен Максимович сел на край стула, поставил палку между ног, на палку положил длинные свои прямые пальцы:
— Языком пока говоришь — все равно, а на деле как-то иначе выходит. Ты смотри: сегодня первый день, а уже на заводе все друг друга товарищами называют. И флаги какие? Красные. Это тебе не все равно. А
— Какой совет?
— Совет рабочих депутатов.
Алеша сразу поднялся на костыли, заходил по комнате, остановился против отца, обрадованный:
— Ты серьезно, отец?
— Не будь балбесом. Я тебе не серьезно что-нибудь говорил? Выбирают совет, и меня в совет уже приговорили.
Алеша задумался и… весело:
— Да! Дела большие!
Степан заржал, как будто жеребец со двора вырвался:
— За хозяев взялись, за хозяев! Ах ты черт, где же моя амуниция военная?
Он полез на кухню, так о чем-то громко кричал с Василисой Петровной, хохотал и требовал свои военные доспехи: гимнастерку и штаны. Василиса Петровна улыбалась и спрашивала Степана:
— Куда ты собираешься, Степан Иванович?
— Это я приготовлю. Воевать буду.
— С кем воевать?
— А там будет видно. Найдем с кем.
— Смотри, как бы тебя не нашли, — сказал Алеша, выходя в кухню. — Царя скинули, а дезертиры остались.
— Да какой же я дезертир? Царю присягу давал, а царя — по шапке.
— А теперь народу будет присяга.
— Ну, народу другое дело. Народу мир нужен, а может, и еще что. Народ — это дело справедливое!
21
Алеша целый день бродил по улицам, провожал все демонстрации, заходил на все митинги, заговаривал с каждым прохожим, присматривался к каждому встречному. Надежда Леонидовна по вечерам ссорилась с ним и возмущалась:
— Что это такое? Вы раненый или нет? У вас еще рана не зажила, а вы целый день по городу бегаете! Я вас привяжу к постели.
Но Алеша отвечал ей:
— Все равно и здесь по комнате буду ходить. Усидеть сейчас невозможно, Надежда Леонидовна. Сдвинулся народ с места, понимаете?
— Сколько вам лет?
— Мне лет? Двадцать три.
— Господи, как мало! Тогда вам действительно трудно усидеть на месте. А всетаки я вам не позволяю так много бродить.
— Ну, хорошо, я пойду в гости.
— В гости идите.
Алеше почему-то вдруг захотелось побывать у Остробородько — там всегда самые свежие новости, можно увидеть и Нину Петровну. На нее тянуло посмотреть, как на хорошую картину на хорошей выставке.
У Остробородько действительно сидел и разглагольствовал доктор Васюня, только
— Ничего понять нельзя, — говорил Васюня. — Народ, ну его к черту, просто с ума сошел. Все ходят, кричат, галдят, как будто оглашенные. Теперь его скоро не остановишь. Большую узду нужно, чтобы взять в руки. А кто возьмет? Ах, какой глупый этот Михаил! Теперь сразу нужно было из рук в руки корону брать. Наш народ такой: еще «ура» кричали бы, на руках носили бы. Такая красота:
«Божею милостью, мы, Михаил Вторый, император и самодержец всероссийский».
Васюня водил пальцем по воздуху и изображал этот торжественный текст.
На него смотрели прищуренные глазки Петра Павловича Остробородько:
— Ничего не вы не понимаете, Васюня. У нас не такой народ. У нас без бенефиса не обойдется.
— Какой же бенефис?
— А вот увидите: по старым программам, но первый раз в этом городе. Панам попадет. У нас ведь, если что, панов били. Правда, Алексей Семенович?
— Да, панов будем бить, — улыбнулся Алеша.
— Вот видите? — Петр Павлович протянул возмущенную руку. — Это говорит офицер, георгиевский кавалер, герой. А что скажет мужик?
— В самом деле будете панов бить? — заинтересованно спросил Васюня и направил на Алешу свои маленькие глазки.
— А как же? — ответил Алеша с прежней улыбкой.
— Для чего? — спросил серьезно Петр Павлович.
— Сначала для удовольствия, потом для дела.
— Ну, и что?
— Хорошие дела готовятся. Подождите несколько месяцев.
— Удирать нужно?
— Вам зачем удирать?
— Меня тоже могут за пана посчитать.
— Ну, какой вы пан? Вы — доктор, человек трудящийся.
— Бить панов это всегда значило бить и культуру.
— Положим, далеко не всегда.
— Вы сейчас же закричите: буржуазная культура! Вы большевик? Ваш Ленин уже в Петрограде? Да?
— Я пока что инвалид, Петр Павлович стоял посреди комнаты и сыпал возмущенными вопросами, острыми взглядами и плюющимися мокрыми словами.
Нина Петровна сидела у самовара, заботливо опускала и подымала глаза.
— Довольно вам кричать. Чего вы напали на больного человека! Идите сюда, Алеша, бедненький. Я вам поближе к себе и приблизила к нему милое, мягкое и нежное свое лицо. Васюня и Петр Павлович о чем-то снова оглушительно заспорили.
— Расскажите, что-нибудь, Алешенька, — сказала Нина.
Алеша поднял на нее большие глаза:
— Что же рассказать, Нина Петровна?
— Расскажите что-нибудь счастливое.