Том 2. Марш тридцатого года
Шрифт:
Пока прибежали коммунары, от горлёта ничего не осталось, пропали труды целой зимы и летние надежды.
Бычка арестовали и заперли в конюшне.
Только к вечеру явился хозяин, солидный человек в городском пиджаке, и напал на коммунаров:
— Что за безобразие! хватают скотину, запирают, голодом морят. Я к самому Петровскому пойду! Вас научат, как обращаться с трудящимися.
Но коммунары подошли к вопросу с юридической стороны:
— Заплатите сначала за сетку, тогда мы
— Сколько же вам заплатить? — спросил недоверчиво хозяин.
В кабинете собралось целое совещание под председательством Перского.
Перский считал:
— Нитки стоят всего полтора рубля, ну а работы там будет рублей на двадцать по самому бедному счету.
Ребята заявили:
— Вот, двадцать один рубль пятьдесят копеек.
— Да вы что? — выпалил хозяин. — За что я буду платить? Бычок того не стоит.
— Ну, так и не получите бычка.
— Я не отвечаю за потраву, это пастух пускай вам платит. Я ему плачу жалованье, он и отвечает.
Ребята оживились.
— Как пастух? Пастух у вас наемный?
— Ну, а как же! Плачу ж ему, он и отвечает.
— Ага! А сколько у вас стада?
Хозяин уклонился от искреннего ответа:
— Какое там стадо! Стадо…
— Ну, все-таки.
— Да нечего мне с вами талдычить! Давайте теленка, а то пойду просто в милицию, так вы еще и штраф заплатите.
ССК прекратил прения:
— Знаешь что, дядя, ты тут губами не шлепай, а либо давай двадцать один рубль пятьдесят копеек, либо иди, куда хочешь.
— Ну, добре, — сказал хозяин. — Мы еще поговорим!
Он ушел. На другой день к вечеру ввалилось в кабинет существо первобытное, немытое со времени гражданской войны, не чесанное от рождения и совершенно не умеющее говорить.
В кабинете им заинтересовались:
— Ты откуда такой взялся?
— Га? — спросило существо.
Но звук этот был чем-то средним между «га», «ы», «а», «хе»…
— А чего тебе нужно?
— Та пышьок, хасяин касылы, витталы шьоп.
— А-а, это пастух знаменитый!
С трудом выяснили, что этот самый пастух пасет целое стадо, состоящее из трех коров, нескольких телят и жеребенка.
Сказали ему:
— Иди к хозяину, скажи: двадцать один рубль пятьдесят копеек пусть гонит.
Пастух кивнул и ушел.
Возвратился он только к общему собранию, и его вывели на середину плачущего, хныкающего и подавленного. Рот у него почему-то не закрывался, вероятно, от обилия всяких чувств. Пастух объявил:
— Хасяин попылы, касалы — иды сопи, быка, значиться, узялы, так хай и пастуха запырають.
Ситуация была настолько комической, что при всем сочувствии пастуху зал расхохотался.
Из коммунаров кто-то предложил задорно:
—
— Эхе, — попробовал сказать Юхим, не закрывая рта.
— Да что его принимать? — запротестовал Редько. — Он же совсем дикий.
— Ты знаешь, кто такой Ленин?
Юхим замотал головой, глядя не отрываясь на Редько:
— Ни.
Кто-то крикнул через зал:
— А ты чув, шо була революция?
Юхим снова замотал отрицательно головой с открытым ртом, но вдруг остановился.
— Цэ як с херманьцями воювалы…
В зале облегченно вздохнули. Все-таки хоть говорит по-человечески.
Многие выступали против приема Юхима, но общее решение было — принять.
Приняли-таки Юхима. А бычка на другой день зарезали и съели.
Юхима остригли, вымыли, одели — все сделали, чтобы стал он похожим на коммунара. Послали его в столярный цех, но инструктор на другой день запротестовал:
— Ну его совсем! Того и гляди, в пас запутается.
Юхим и сам отрицательно отнесся к станкам, тем более что в коммуне нашлось для него более привлекательное дело. Держали мы на откорме кабанчика. Как увидел его Юхим, задрожал даже:
— Ось я путу за ным хотыты.
— Ну ходи, что ж с тобой поделаешь.
Юхим за кабанчиком ходил, как за родным. Юхим не чувствовал себя наймитом и даже пробовал сражаться с кухонным начальством и с конюхом, отстаивая преимущественные права своего питомца. В его походке вдруг откуда-то взялись деловитость и озабоченность. В свинарне Юхим устроил настоящий райский уголок, натыкал веточек, посыпал песочку…
К счастью Юхима, его сельскохозяйственная деятельность в коммуне все-таки прекратилась.
В один прекрасный день Юхим не нашел в свинарнике своего питомца.
Бросился в лес и по дороге с гневом обрушился на конюха.
Наш конюх, могучий, самоуверенный и спокойный Митько, старый мясник и селянский богатырь, добродушно рассмеялся.
Юхим унесся в лес. Бродил он в лесу и обед прозевал, пришел изморенный и к каждому служащему и коммунару приставал с вопросом:
— Дэ кабан? Чи не бачыли кабана?
И только придя на кухню обедать, он узнал истину: кабана еще на рассвете зарезал Митько. Когда Юхиму предлагала кусок свинины старшая хозяйка, ехидный и веселый Редько передразнил Юхима:
— «Дэ кабан?» Раззява несчастная! Ось кабан, лопай!
Как громом был поражен Юхим всей этой историей, не стал обедать и бросился в кабинет с жалобой. Я с большим напряжением понял, о чем он лопочет:
— Заризалы ранком, нихто й не знав, отой Митько, крав, крав помый, насмихався…