Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.)
Шрифт:
Как бы то ни было, но в описываемый момент противники были уже очень близки к встрече и к решительному столкновению между собой.
VIII
ЛАНЖАЛЕ ЗАВЕРШАЛ СВОЙ ТУАЛЕТ, ГОТОВЯСЬ к балу в Уютном Уголке
— Готова ли лодка? — спрашивал кто-то.
— Сейчас только пришла с берега, — был ответ.
— Хорошо! Подавай лестницу!
Ланжале узнал голос одного из офицеров, спешившего также на бал, и бросился наверх — просить его взять с собой. Он догнал офицера уже у самой лестницы и, тронув его за руку, сказал:
— Извините меня, капитан, за смелость побеспокоить вас моей покорнейшей просьбой: я имею настоятельную нужду отправиться на берег, и чем скорее, тем лучше; так не будете ли вы так добры взять меня с собой?.. Со своей стороны, я мог бы предложить вам место в экипаже, который, я уверен, ждет уже меня на набережной, чтобы отвезти к банкиру: ведь, я полагаю, вы тоже намерены отправиться туда?
— С большим удовольствием! — ответил вежливо офицер. — Извольте спускаться, я следую за вами!
— Нет, пожалуйста, капитан, я за вами!
— Прошу вас не настаивать: вы наш гость, а мы здесь не более как хозяева!
И офицер с той же вежливостью указал ему на лестницу, ведшую в лодку. Ланжале должен был уступить и весело двинулся вниз по лестнице, весьма довольный тем, что успел ускользнуть от глаз «маркиза де Сен-Фюрси», который непременно стал бы инквизиторски допытываться, куда и зачем так спешит его товарищ. Эти допросы приняли бы исполинские размеры, если бы, не воспользовавшись услугой офицера, он обратился к самому командиру с просьбой дать ему лодку. Маэ де Ла Шенэ как раз в эти минуты сидел за вистом, и партнерами его были: его заместитель Люк де Пенарван, который равнодушно смотрел на тиранию голландского сыра, угнетавшего давно уже офицерские желудки, и с которым поэтому «ни о чем серьезном нельзя было говорить», и достопочтенный маркиз де Сен-Фюрси, он же — Гроляр, полицейский высшего ранга и крупного калибра.
Как только лодка, или «китоловка», как называл ее любезный офицер, причалила к набережной, оба ее пассажира тотчас же увидели экипаж Лао Тсина, и Ланжале, садясь в него со своим спутником, сказал кучеру: «Сначала на почтамт!»
Было только шесть часов вечера, и потому он поспешил предварительно на почтамт, чтобы узнать, не пришло ли писем на его имя.
И он не ошибся: чиновник в отделении «до востребования» подал ему два письма, прибавив:
— По городской почте, милостивый государь, из самой Батавии.
«Итак, они уже здесь! — воскликнул про себя Парижанин. — Но где именно?.. Конечно, об этом я узнаю из писем! Важный момент приближается!»
Получив вежливое предложение не стесняться от своего спутника, Ланжале вскрыл оба письма. Первое заключало в себе всего несколько строк, написанных рукой Бартеса:
Ми
Второе письмо было от Порника и не содержало ничего особенного, кроме дружеских излияний.
Когда Ланжале и офицер были уже у роскошного подъезда Уютного Уголка, слуга-малаец улучил минуту и шепнул первому:
— Соблаговолите следовать за мной — вас ожидают…
И он провел Ланжале через сад, который своей относительной темнотой представлял резкий контраст с ярко освещенным дворцом, сверкавшим всевозможными огнями. В павильоне его встретил банкир, поднявшись с канапе, на котором он, по-видимому, отдыхал от дневных хлопот, и радушно протянув ему руку.
В это же самое время в одной из самых скромных гостиниц Батавии сидело пять человек, одетых по-европейски и занятых очень серьезным разговором. Это были Бартес, три его советника-китайца и друг Гастон де Ла Жонкьер.
— Как хотите, господа, — говорил последний, — а вы поступили неосторожно и даже прямо неблагоразумно: ни в каком случае не следовало вам отпускать на свободу этого парижского сыщика! Я всегда был против такого решения его участи, но вы меня не слушали и не принимали во внимание моих доводов.
— Но что же нам было делать с ним? — возразил Бартес. — Куда же его было девать?
— Покончить с ним и только, — холодно сказал де Ла Жонкьер.
— То есть отнять у него жизнь, казнить? Но ведь это было бы жестоко!
— Ба-а, мало ли что! «Война есть война»! Наконец, разве он не готовил вам всем того же, намереваясь предать вас в руки французских властей в Сан-Франциско? Будь он на твоем месте, а ты на его, разве он пощадил бы тебя?.. Иллюзия, милейший мой, излишнее мягкосердие, которое может теперь обратиться во вред тебе! Ведь, например, пронюхай он, что ты в эти минуты сидишь здесь, в этом отеле, он сейчас же нашлет на вас всех голландских жандармов — и вы сегодня же заночуете в арестантских каютах «Бдительного», чтобы завтра утром двинуться в обратный путь, к берегам острова Ну!
— Не пугай! — сказал, улыбаясь, Бартес.
— Я знаю, что ты не из робких. Но не в этом дело, а в том, что ты в опасном положении здесь… Наконец, если уж вы все так гуманны, то вместо решительной расправы с этим Гроляром вы просто могли бы сделать его своим вечным пленником, отведя ему особую каюту и содержа его прилично, но только не выпуская его никуда на берег… Словом, надо было сделать его безвредным для себя, что не стоило бы вам никаких особенных трудов и хлопот. А то — проделывать с ним фарс, отпуская его на свободу, присоединив к нему Ланжале в качестве друга и шпиона! Какая масса ненужных вещей, стеснительных для вас и унизительных отчасти для этого доброго малого, и какая, извините за выражение, глупая комедия, за которую вы можете поплатиться самой серьезной трагедией! Нет, господа, вас нельзя похвалить за это!