Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
— Тебя Авдотьей Ивановной, что ли, звать? Ну-ка, Авдотья Ивановна, опрокинем по бокальчику!
Авдотья Ивановна, жеманясь, возразила:
— Ах, нет, я не для этого! Я только к тому, что какая у вас прекрасная музыка.
Портер, однако, выпила.
— Конфетка ты моя!.. Зазнобушка! — ломался Ляхов и крепко прижимал ее к себе.
Захаров вдруг запел невероятно циничную песню, от которой покраснел бы ломовой извозчик, с припевом:
Амигдон, Амигдон! Амигдон-мигдон-мигдон!Он
К ней подошел половой.
— Позвольте деньги за пиво!
— За какое пиво? — растягивая слова, спросила фальцовщица. — Что ты, дурак, пристаешь? Принеси сюда мое пиво.
— Пиво выпито-с, нужно деньги заплатить.
— Что тебе надо? — Авдотья Ивановна ждала, чтобы Ляхов взял ее пиво на свой счет. — Болван! Никакого не понимает обращения. На!..
Она встала, достала из кармана восемь копеек и бросила половому. Когда Авдотья Ивановна снова хотела сесть, Ляхов неожиданно выдернул из-под нее стул, и она упала.
— Ну, что вы шутите? — проговорила фальцовщица, поднимаясь.
Ляхов схватил ее сзади под мышки, поднял три раза на воздух и повалил лицом на Арсентьева. Арсентьев недовольно отстранился. Андрей Иванович с отвращением следил за фальцовщицей. Он грубо сказал:
— Слушай, Васька, можно бы ее убрать отсюда! Ей в нашей компании совсем не место!
— Любовь-то мою убрать?! Как же это можно? Я без нее с тоски иссохну!.. Дунька, садись!
Ляхов снова посадил ее к себе на колени.
— Вот еще выпьем с тобой по стаканчику и пойдем! К тебе, что ль, пойдем? Одна живешь? — спрашивал он, нисколько не понижая голоса. — Пойдем мы с тобою, дверь на клю-уч…
Авдотья Ивановна как будто не слышала циничных мерзостей, которые ей говорил Ляхов.
— Какая у вас прекрасная музыка! Будьте столь любезны, сыграйте нам еще что-нибудь хорошенькое! — обратилась она к Захарову.
Тот ответил ей грязною остротою. Андрей Иванович сидел темнее ночи. Остальные смеялись.
Захаров снова заиграл на цитре и тонким фальцетом запел «Маргариту».
Мар-га-рита, пой и веселися, Мар-га-рита, смейся и резвися, Мар-га-рита, все мои мечты, Чтобы дверь открыла, рыла, рыло ты!Ляхов вскочил, заложил большие пальцы за жилетку и начал перебирать ногами, поводя и подрагивая задом.
За соседним столом сидели за водкою два дворника. Один из них, с рыжей бородою и выпученными глазами, был сильно пьян. Заслышав музыку, он поднялся и стал плясать, подогнув колени и согнувшись в дугу. Плясал не в такт, щелкал пальцами и припевал:
Гуляю день, гуляю ночь, Гуляю всю неделюшку, Ах, занимаюсь я гульбой!..—
Дворник злобно таращил глаза на канканировавшего Ляхова.
— Дурак этакий! Плясать взялся! Нешто так нужно плясать? Архаровец!
Ляхов крикнул:
— Ты что, утопленник, заговорил? Сиди да лакай водку! — Кругом хохотали. Дворник озлился.
— Утопленник? Я тебе сейчас покажу утопленника!
— Я, брат, с живыми людьми рад говорить, а с утопленником — извини, не могу.
— Залепил нос себе, сукин сын! Я тебе шейного пластыря наклею!
— Молчи, утопленник ладожский!
Дворник рванулся со стула. Ляхов, бледный, с весело смеющимися глазами, стоял и ждал.
Сосед обнял дворника за плечи и усадил на место.
Ляхов воротился к своим. На его стуле сидела Авдотья Ивановна и со своею широкою улыбкой, словно не понимая, слушала цинические издевательства Захарова. Ляхов вдруг увидел, какое у нее поблекшее, морщинистое лицо, какая некрасивая, растерянная улыбка… Он зашел сзади, поднял на стуле фальцовщицу и изо всей силы швырнул ее вместе со стулом к выходной двери. Авдотья Ивановна ударилась грудью в спинку стула, на котором сидел рыжебородый дворник, и оба они, вместе со стульями, повалились в кучу.
Зазвенели и раскатились по полу упавшие бутылки. Вбежали половые, фальцовщица хрипло крикнула:
— Городовой!
Ляхов, хохоча про себя, поспешно сел к столу и стал пить пиво.
Дворник, путаясь в юбках Авдотьи Ивановны, в бешенстве вскочил и бросился ее бить. Его с трудом оттащили. Авдотья Ивановна несколько раз пробовала встать, но не могла: она наступала на свои юбки и тальму, может быть, была пьяна. Половые подняли ее и вытолкали на улицу.
У чиновника покраснел нос, он жалобно заморгал глазами.
— Женщину! — произнес он, качая головою. — За что он так с женщиной поступил? — обратился он к Андрею Ивановичу. — Силу показал над кем!
— Гр-рязь этакая! Ее давно следовало вышвырнуть вон! — ответил Андрей Иванович.
Чиновник грустно сказал:
— Нет, это не годится! Я люблю веселость и спокойный характер, а к чему обижать людей?
— Ей тут было не место! Ну, скажите, пожалуйста, разве может порядочная женщина слушать такие песни? Она должна покраснеть и уйти, а эта сидит, пялит глаза: «Ах-х, какая у вас прекрасная музыка!» Это неприлично для женщины, раз она не публичная женщина.
— Нет, я люблю веселость и спокойный характер, — грустно повторял чиновник.
— Всячески же ее присутствие тут было неблаговидно, — поддержал Андрея Ивановича Арсентьев.
Захаров засмеялся.
— В гнилой трубе две трубы! Настоящая ассенизация!
— Ну, черт с нею! — сказал Андрей Иванович. — Еще разговаривать об ней! Плюньте вы на нее! — обратился он к чиновнику. — Выпьем лучше с вами! а?
Фальцовщица исчезла, и к Андрею Ивановичу воротилось хорошее расположение духа. Он заказал водку и солянку.