Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
Гайда схватился за голову.
— Псякрев! Да ведь это усадьба горит!
Он вбежал в хату и грубо растолкал спавшую на лавке Магду.
— Вставай! Смотри!
Подхватив девочку одной рукой, как щенка, он перенес ее к окну.
Магда испуганно вскрикнула.
— Тише, ты! Глянь-ка, что это горит: дом или амбар? Вон там, там… Ох, это дом!
Он так весь и затрясся.
— Магда, — сказал он глухо. — Беги в усадьбу, разбуди людей и кричи, что пожар. Ну, скорее же, ты, чертова девка! Ведь там паненка сгорит, та, что тебе ленту дала… Иисусе! Да шевелись
— Боюсь, тата! — взвизгнула девочка и упала на пол.
Крыша барского дома занялась уже в нескольких местах и пылала, как факел. Гайда выскочил из хаты и бросился бежать к службам, не отводя глаз от дома.
Он добежал до конюшни и закричал:
— Эй, вставайте, хлопцы! Усадьба горит! Вставайте! — Потом кинулся к хлеву и заколотил кулаками в стену. — Проснитесь, люди! Пожар! Паненка сгорит…
Около приоткрытой двери послышался какой-то шорох. Гайда увидел спавшего на соломе пастуха и рывком поднял его на ноги.
— Усадьба горит! — крикнул он ему в самое ухо.
Парень зевнул, протер глаза и, переминаясь с ноги на ногу, пробормотал:
— Надо скотину выгонять.
— Буди работников, а я побегу в дом, — сказал Гайда и помчался дальше.
На крыше отдельные языки уже сливались в столб огня. Двор и сад осветились красным светом, проснулись и защебетали птицы. Но в доме все было тихо.
Гайда вбежал на крыльцо и налег плечом на массивную дверь, которая протяжно заскрипела и наконец с грохотом распахнулась. Розовый блеск осветил темную прихожую.
— Паненка! Анельця! — кричал Гайда. — Бегите! Дом горит!
— Что случилось? — отозвался испуганный голос.
Гайда высадил вторую дверь и ворвался в комнату, где царил сплошной мрак. В темноте он толкнул стол, наткнулся на кресло, и ноги его запутались в чем-то мягком — должно быть, в упавшей на пол одежде. Только через несколько мгновений разглядел он светлевшее между ставен отверстие в форме сердечка и, сорвав ставни с петель, выбил окно.
В комнате стало светло, и донесся треск пылавшей крыши. Дым уже ел глаза, дом горел со всех сторон.
Анелька, совсем одетая, стояла у кресла как вкопанная. Гайда поднял ее на руки и вынес на крыльцо.
— Маму! Маму спасайте и Юзека!
Мужик вернулся в комнату, а за ним побежала Анелька.
— Удирай, паненка! Живее!
— Мама! Мама!
Гайда увидел на кровати скорчившуюся фигуру, с головой закутанную в одеяло. Это была мать Анельки. Как только он дотронулся до нее, она с громким воплем, словно обороняясь, уцепилась за край кровати. Он с трудом оторвал ее руки и вынес ее во двор.
Анелька понесла Юзека, но дым окружал ее, и она так растерялась, что не могла найти выхода. Она споткнулась обо что-то и упала. К счастью, Гайда успел подхватить и вынести ее вместе с мальчиком. Посадив их около матери, он вернулся в комнаты, где было жарко, как в печи, и начал выбрасывать в сад без разбору, что попадалось под руку: одежду, постель, стол, стулья.
Крыша была уже вся в огне, стекла лопались, из трещин в потолке вырывалось пламя. На деревьях, росших близко у
У крыльца во дворе собралось все население усадьбы. Полуодетые девушки голосили, батраки метались, как сумасшедшие.
— Выведите Гайду! Он в доме, — кричала Анелька, кутая мать в одеяло.
— Гайда, Гайда, эй! — звали батраки, но ни один не двинулся с места, потому что в доме было уже страшно жарко и опасно.
Вдруг в правом флигеле затрещали стропила, и мезонин обвалился. Через минуту часы в желтом футляре прозвонили тоненько и быстро три раза, словно напоминая, что и их надо спасать. Затем раздался страшный грохот. Потолок обрушился на пол, извергая ураган огня. Неутомимые часы кончили свой жизненный путь.
Тут только Гайда выбрался из спальни. Одежда и волосы на нем тлели, он был весь в крови и черен от копоти.
К этому времени набежали люди из деревни с топорами, лестницами, баграми и ведрами. Кто-то из парней вылил на Гайду ведро воды и погасил огонь, уже охвативший его всего.
О спасении дома нечего было и думать. Пламя бухало из всех окон, в комнатах пылала мебель, обгорели стены, трескались печи, потолок за потолком обрушивался среди столбов искр и дыма.
Прошло еще несколько минут, и огонь, бушевавший внутри дома, перестал подниматься выше стен: горели уже только полы.
Опомнившись от ужаса, крестьяне стали переговариваться:
— И отчего пожар? Откуда огонь взялся?
— Уж не поджог ли?
— Ясное дело: бог карает помещика.
— Смотрите, как пани перепугалась!
— Ничего не говорит, только глаза таращит…
— Ведь все, все у них сгорело!
— Не все, — вмешался Гайда. — Пойдемте со мной в сад, принесем спасенное добро, чтобы им было хоть во что одеться.
Несколько мужиков пошли за ним и стали сносить в одно место подушки, простыни, одежду и обломки мебели, спасенные Гайдой из огня.
Между тем служанки увели пани и детей на кухню.
Пани, одеваясь, заплакала.
— Какие тяжелые испытания посылает нам господь, — говорила она. — Только что муж наладил дела, так теперь дом сгорел! Вернется, и негде будет ему голову приклонить. Ужас! Деньги все пойдут на ремонт дома, не на что будет мне в Варшаву съездить. А мебель! Такой мебели у нас уже никогда не будет. Да и платьев моих жалко, хотя они вышли из моды. Joseph, mon enfant, n'as-tu pas peur? [48] А где же тот добрый человек, что всех нас спас? Кажется, это Гайда? Муж всегда говорил, что он разбойник, а вот оказывается, в самом злом сердце есть искра доброты. Скажите ему, что мы его щедро вознаградим…
48
Жозеф, дитя мое, ты не испугался? (франц.)