Том 2. Повести
Шрифт:
— Ах, правда?
— Настоящий маленький замок, — добавил святой отец, — сказочный дворец, только что не на курьих ножках.
— Может быть, в нем и привидения водятся? — улыбнулся господин Дружба.
— Одно, во всяком случае, есть, — подтвердил барон, — но совсем не страшное, не правда ли, святой отец? — И он, лукаво прищурившись, взглянул на Салитиуса, хотя в этот момент ему следовало бы смотреть на собственного сына Дёрдя, который покраснел до ушей.
— Я не суеверен и не ясновидец, — оправдывался священник, — я теперь уже просто старик.
— Эх, и старый козел помнит о соли, особенно если и имя у него Salitius [89] .
Дым
— Далеко отсюда дворец? — спросил господин Дружба, который слушал с напряженным вниманием.
— Посреди соснового леска милях в четырех отсюда, недалеко от моей шахты.
— Живет в нем кто-нибудь?
89
Соленый (лат.).
— Какое-то таинственное существо, — ответил старый Вильдунген, подняв брови, — то ли молоденькая женщина, то ли девушка, красивая, как фея.
— Значит, дворец обставлен?
— Да еще как! Словно королевская резиденция. Господин Дружба удивился и отложил свой чубук.
— И по какому праву она живет там?
— Вот это и непонятно, — продолжал директор шахты, — дворец взял в аренду у покойного владельца какой-то старый господин. Кто он такой, неизвестно, но как-то раз сопровождавший его человек, вероятно камердинер, по неосторожности назвал его «вашим сиятельством». Арендный контракт заключен на много лет и дает ежегодно всего-навсего несколько сот форинтов доходу — словом, мелочь, потому что дворец был запущен, в нем жили совы. Съемщик богато отделал его: полгода работали каменщики, декораторы, обойщики. Думаю, все это обошлось не менее чем в сто тысяч форинтов. Сердце сжимается при виде такого расточительства.
Господин Дружба довольно поглаживал свою рыжую бороду.
— Когда дворец был реставрирован, из Вены на больших фурах стали возить мебель, ковры, драгоценности и безделушки, пригнали всякие повозки, фаэтоны, экипажи, брички, обитые бархатом. Вслед за неодушевленной обстановкой были доставлены живые предметы роскоши: русские рысаки, маленькие пони, белый барашек, три разноцветных попугая, белка в серебряной клетке, дог, два воробья, две ангорские кошки, сова. Затем начала слетаться дворня: шесть молоденьких фрейлин, гувернантка, старый камердинер, два гусара, две поварихи, садовник, горнист, парикмахер, кучер, черный грум и мажордом, который говорит лишь по-немецки.
Зрачки у господина Дружбы расширились, он слушал, сладостно млея, с прищуренными глазами, как будто это была сказка из «Тысячи и одной ночи».
— Когда же все было готово, как-то ночью приехал в закрытом экипаже его сиятельство и привез маленькую хозяйку дворца — прелестное, хрупкое создание, лилию…
— Интересно, — пропыхтел Дружба. Пот струился у него по лбу.
— Прелестная особа; жаль, что не досталась вам по завещанию. Пригодилась бы для гимназии, — шутил Вильдунген, — ученики посвящали бы ей стихи.
— Есть у нас такая и дома, — засмеялся господин Дружба.
— Так вот, значит, его сиятельство на несколько дней остался во дворце. Малютке он оказывал глубокое уважение, словно какому-нибудь высшему существу.
— Как? — воскликнул в испуге господин Дружба. — Значит, и я не смогу его осмотреть?
— Нет никакого сомнения, что и вас не пустят. — Представьте, уже находились предприимчивые молодые люди — ведь ничто так не привлекает, как таинственное и запретное. Всякими хитростями они пытались попасть туда, но напрасно: дворец остается нем как могила. На их стуки, просьбы никто не отзывается.
Господин Дружба погрустнел.
— Согласно полученным мною указаниям, я должен сделать подробнейшее сообщение об имении, в особенности о жилых помещениях, выяснить, пригодны ли они для приюта престарелых учителей. Как видите, господин барон, я должен туда попасть любой ценой.
— Я-то вижу, но что невозможно, то невозможно. Нет для этого способа. Можно было бы взять дворец штурмом, но, как я понимаю, солдат у вас нет.
— Странный случай, — проговорил профессор, погрузившись в свои думы. — Вот она романтика конца девятнадцатого века! А как вы считаете, сударь, кто та особа и почему ее там держат?
— Я думаю, да так считает и вся округа, что в этом деле замешана политика. Иного и быть не может. Малютка — какая-нибудь герцогиня, претендующая на корону; должно быть, из рода Орлеанов, или Бурбонов, или бог ее знает кто… Но что-то в этом роде. Ее запрятали здесь, в этом заброшенном уголке, чтобы потом в нужный момент вытащить на свет божий. Готовится какой-то европейский скандал, и в этих махинациях видна рука венского двора. Между прочим, всего этого попрошу не вносить в ваш доклад, потому что могут выйти недоразумения, и тогда я не поручусь за вашу голову…
— За мою голову? — воскликнул господин Дружба и с ужасом подумал, сколько погибло бы латинской премудрости, если бы он потерял голову.
— Я, ей-ей, был бы не против, — продолжал мудрствовать барон, — если бы в мире произошел какой-нибудь грандиозный переворот. Все равно хуже того, что есть, быть не может. К тому же венгры настолько бездеятельны, что сами ничего не сделают, если только другие не добьются перемен к лучшему. Болтают о свободе, но даже не знают, на каком дереве она растет. Воображают, что свобода означает безделье. Поэтому когда они хотят отдохнуть, то просят воли. Отдых называют свободой. Мой кучер, получив свободу, то есть отпуск, уезжает к своей матушке и две недели спит на пасеке. А министр наслаждается «свободой» где-нибудь на курорте в Остенде. Вот и вся разница. С такой свободой нетрудно погибнуть нации, и нет достаточно сильного человека, который мог бы хорошенько встряхнуть всех.
— А Силади? * — вмешался в разговор младший Вильдунген.
— Кирпичей у него много, но дома ему не построить! — отрезал старший Вильдунген.
Полусонный Венеки пробормотал:
— Не нужно было убивать короля Кутена.
— А, идите вы в преисподнюю! С тех пор он и сам бы давно успел умереть.
— Но род его остался бы!
— Конечно, в Дорожме.
Так прошел вечер, свечи сгорели почти без остатка, ночной сторож прокричал полночь, пора было ложиться спать. Господин Дружба очень устал и, добравшись до постели, заснул как убитый.