Том 2. Приваловские миллионы
Шрифт:
— Вы знаете, почему я не еду к ней.
Марья Степановна после размолвки Василия Назарыча с Приваловым почти совсем упала духом относительно своих заветных планов; Привалов не казал к ним глаз, Надежда Васильевна ни за что не хотела ехать к Хине, — одним словом, выходило так, что Привалов совсем попался в ловкие руки одной Хины, которая не преминет воспользоваться всеми выгодами своего исключительного положения. Вот в этот критический момент Марья Степановна и решилась обойтись совсем без Хины и повести дело вполне самостоятельно. Теперь она была наверху блаженства, потому что, очевидно, Привалов с особенным
— Устрой, господи, все на пользу! — шептала иногда Павла Ивановна, когда оставалась одна с Марьей Степановной.
— Мудрено что-то, — вздыхала Марья Степановна. — Не пойму я этого Сережу… Нету в нем чего-то, характеру недостает: собирается-собирается куда-нибудь, а глядишь — попал в другое место. Теперь вот тоже относительно Нади: как будто она ему нравится и как будто он ее даже боится… Легкое ли место — такому мужчине какой-нибудь девчонки бояться! И она тоже мудрит над ним… Я уж вижу ее насквозь: вся в родимого батюшку пошла, слова спросту не молвит.
— Девичье дело, Марья Степановна… Нынче образованные да бойкие девицы пошли, не как в наше время. Ну, у них уж все по-своему и выходит.
— Выходит, да не больно… В наше время жених-то приехал в дом, поглядел невесту издальки, а потом тебе и свадьба. А нынче: тянут-тянут, ходят-ходят, говорят-говорят по-умному-то, а глядишь — дело и рассохлось, да и время напрасно пропало.
После одного очень скучного преферанса, когда Марья Степановна вышла из комнаты, чтобы отдать Досифее какое-то распоряжение по хозяйству, Надежда Васильевна пытливо и внимательно посмотрела на Привалова и потом спросила:
— Неужели вам нравится играть в карты?
— Да.
— Не может быть. Вы просто хотите угодить маме и, вероятно, скучаете страшно.
— Наоборот: я так люблю эту мирную обстановку в вашем доме и ничего не желал бы лучшего.
Девушка с недоверием посмотрела на Привалова и ничего не ответила. Но в другой раз, когда они остались вдвоем, она серьезно спросила:
— В прошлый раз вы сказали, что вам очень нравится наша мирная обстановка, — это серьезно было сказано?
— Совершенно серьезно.
— А вы не чувствуете никаких диссонансов, какими пропитана эта мирная обстановка?
— Я хорошенько не понимаю, что вы хотите этим сказать…
Надежда Васильевна на минуту задумалась и, по-видимому, колебалась высказать свою мысль, но, взглянув Привалову в глаза, она тихо проговорила:
— Да везде эти диссонансы, Сергей Александрыч, и вы, кажется, уже испытали на себе их действие. Но у отца это прорывается минутами, а потом он сам раскаивается в своей горячности и только из гордости не хочет открыто сознаться в сделанной несправедливости. Взять хоть эту историю с Костей. Вы знаете, из-за чего они разошлись?
— Да, кажется, из-за того же, из-за чего произошла и наша размолвка, то есть из-за приисков.
— С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы не хотите быть золотопромышленником потому, что считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот, считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся
— Но ведь положение приисковых рабочих можно улучшить — это зависит уже от самих золотопромышленников.
— В том-то и дело, что Костя доказывает совершенно противное, то есть что если обставить приисковых рабочих настоящим образом, тогда лучшие прииски будут давать предпринимателям одни убытки. Они поспорили горячо, и Костя высказался очень резко относительно происхождения громадных богатств, нажитых золотом. Тут досталось и вашим предкам отчасти, а отец принял все на свой счет и ужасно рассердился на Костю.
— А по-вашему. Надежда Васильевна, прав Костя или нет?
— И прав и нет. Прав в том отношении, что действительно наше, например, богатство создано потом и кровью добровольных каторжников. Это с одной стороны, а с другой — Костя, по-моему, не прав. Именно, он забывает то, что отец вырос и состарился в известных взглядах, отнестись к которым критически он решительно не в состоянии. Затем, специально для отца золотопромышленность освящена гуляевскими и приваловскими преданиями, и, наконец, сам он фанатик своего дела, на которое смотрит как на священнодействие, а не как на источник личного обогащения. Вот вам первый диссонанс нашей мирной обстановки, — закончила Надежда Васильевна свою речь с немного грустной улыбкой. — Мы живем паразитами, и от нашего богатства пахнет кровью тысяч бедняков… Согласитесь, что одно сознание такой истины в состоянии отравить жизнь.
— Вы замечательно смело рассуждаете… — задумчиво проговорил Привалов. — И знаете, я тысячу раз думал то же, только относительно своего наследства… Вас мучит одна золотопромышленность, а на моей совести, кроме денег, добытых золотопромышленностью, большою тяжестью лежат еще заводы, которые основаны на отнятых у башкир землях и созданы трудом приписных к заводам крестьян.
— Да… Но у вас есть выход: вы можете выплавить свой долг в той или другой форме. А вот другое дело, когда мы будем рассматривать нашу частную жизнь, наше миросозерцание, наши нравственные понятия, стремления и желания… Вот я именно поэтому и заговорила с вами о диссонансах. Возьмите, например, хоть наше раскольничество: что осталось от того, за что люди умирали сотнями, выносили пытки, изгнание и скитались по лесам, как звери?.. Решительно ничего, кроме мертвой формы и кой-каких обрядов. И этим буквоедством пропитана вся жизнь! Вы посмотрите, как мы относимся к другим! Сколько самой грубой фальши!.. А самое скверное то, что мы этой фальшью покупаем себе полное спокойствие совести.
Надежда Васильевна очень горячо развила свою основную мысль о диссонансах, и Привалов с удивлением смотрел на нее все время: лицо ее было залито румянцем, глаза блестели, слова вырывались неудержимым потоком.
— Скажите, пожалуйста, Надежда Васильевна, только одно, — спрашивал Привалов, — когда и как вы успели передумать столько?
— Вы хотите сказать: кто меня научил всему этому? О, это очень длинная история… Отчасти виноват Костя, потом доктор Сараев, у которого я училась вместе с Зосей Ляховской; наконец, приходилось читать кое-что…