Том 2. Приваловские миллионы
Шрифт:
Но сейчас же около этой фразы вырастал целый лес страшных призраков. Привалов перебирал все мельчайшие подробности своей семейной жизни, которых раньше не мог понять, — они теперь осветились ярким, беспощадным светом… Ложь, ложь и ложь везде и во всем! Ложь в этой роскошной обстановке, ложь в каждой складке платья, в каждой улыбке, в каждом взгляде… Вот где источник ненависти к нему, с которой Зося напрасно боролась первое время. Половодов совсем опутал ее тысячью нитей, и она для этого человека могла решиться на все. Теперь ей больше нечего было терять, нечего ждать впереди:
Привалов забылся только к самому утру тяжелым и беспокойным сном. Когда он проснулся, его первой мыслью было сейчас же идти к жене и переговорить с ней обо всем откровенно, не откладывая дела в долгий ящик.
— Можно войти? — послышался голос Nicolas Веревкина.
— Войдите…
Веревкин пролез в двери и поместился к столу. Привалов позвонил и велел подать водки. После третьей рюмки Nicolas наконец заговорил:
— А я к вам зашел проститься…
— Разве вы уезжаете?
— На Ирбитскую отправляюсь… Есть кой-какие делишки, так надо их оборудовать. Народ все теплый собирается…
— А скоро вы думаете ехать? — спросил Привалов, раздумывая что-то про себя.
— Да этак недельки через две надо будет тронуться. Папахен-то, слышали?
— Да, слышал.
— Прогорел совсем и тоже думает махнуть в Ирбит… Эти игроки все ездят на ярмарку поправляться, как больные куда-нибудь на воды. Папахен верует в теорию вероятностей и надеется выплыть… А шельма Ломтев мастерски его взвесил: общипал до последнего перышка.
Между прочим, Веревкин успел рассказать последние городские новости: приехал Данилушка Шелехов и теперь безобразничает с Лепешкиным в «Магните»; Половодов где-то совсем пропал и глаз никуда не кажет и т. д. Привалов почти ничего не слышал, что рассказывал Nicolas, а когда тот собрался уходить, он проговорил:
— Вот что, Николай Иваныч… Я тоже думаю побывать в Ирбите, так поедемте вместе.
— И отлично, Сергей Александрыч! Лихо закатимся… А для вас это даже необходимо; все эти дела хлебные там завариваются, нужно познакомиться кой с кем из настоящих козырных тузов.
— Да, да… Мне действительно там необходимо побывать.
— Покойник Игнатий Львович много денег загребал на этой Ирбитской — и ведь около каких пустяков: пенечки партию купит, сальца там, — а глядишь, в результате и обсмаковал целый куш.
Ехать на ярмарку было счастливой мыслью для Привалова. Именно ему необходимо было куда-нибудь уехать, чтобы избавиться от давивших его призраков. Оставаться в Узле теперь было выше его сил. Этой поездкой он убивал двух зайцев: раз, мог устроить несколько выгодных операций по хлебной торговле, а второе — он мог на время позабыться в этой бесшабашной ярмарочной атмосфере. Объясниться с женой именно теперь он раздумал, потому что под горячую руку мог ей наговорить много лишнего,
Через две недели Привалов отправился на ярмарку вместе с Веревкиным.
Подъезжая еще к Ирбиту, Привалов уже чувствовал, что ярмарка висит в самом воздухе. Дорога была избита до того, что экипаж нырял из ухаба в ухаб, точно в сильнейшую морскую качку. Нервные люди получали от такой езды морскую болезнь. Глядя на бесконечные вереницы встречных и попутных обозов, на широкие купеческие фуры, на эту точно нарочно изрытую дорогу, можно было подумать, что здесь только что прошла какая-то многотысячная армия с бесконечным обозом.
Ирбит — большое село в обыкновенное время — теперь превратился в какой-то лагерь, в котором сходились представители всевозможных государств, народностей, языков и вероисповеданий. Это было настоящее ярмарочное море, в котором тонул всякий, кто попадал сюда. Жажда наживы согнала сюда людей со всех сторон, и эта разноязычная и разноплеменная толпа отлично умела понять взаимные интересы, нужды и потребности. При первом ошеломляющем впечатлении казалось, что катилось какое-то громадное колесо, вместе с которым катились и барахтались Десятки тысяч людей, оглашая воздух безобразным стоном.
— Папахен тоже на ярмарке, — предупредил Веревкин, когда они подъезжали к каким-то номерам. — Надо будет его разыскать. Впрочем, их с Ломтевым все знают, как белых воробьев.
Трехрублевый номер, который занял Привалов вместе с Веревкиным, как все ярмарочные номера, поражал своим убожеством, вонью и грязью. Непролазная грязь — неотъемлемая принадлежность всех русских ярмарок. Напившись чаю и отдохнув с дороги, Привалов и Веревкин разбрелись в разные стороны. Привалову нужно было на биржу, а потом к кое-кому из воротил по хлебной торговле. Народ был в разгоне, и Привалов проездил по городу до вечера, разыскивая разных нужных людей. Когда он вернулся в свой номер, усталый и разбитый, с пустой головой и волчьим аппетитом, Веревкин был уже дома, а с ним сидел «Моисей».
— Кого я вижу?.. — кричал он, обнимая Привалова. — Ну, батенька, вот не ожидал… Нечего сказать, удивил мир злодейством!
— Мне удивляться нечего: я за делом приехал, — полушутя, полусерьезно отвечал Привалов, — а вот тебя как сюда занесло?
— Меня?!. Ха-ха!.. Привела меня сюда… ну, одним словом, я прилетел сюда на крыльях любви, а выражаясь прозой, приехал с Иваном Яковличем. Да-с. Папахен здесь и сразу курсы поправил. Третью ночь играет и на второй десяток тысяч перевалило.
— А ты бухгалтером, что ли, приехал с ним? — заметил лениво Веревкин.
— Говорят тебе — на крыльях любви…
— Это за Катькой Колпаковой, в переводе?
— Хотя бы и за ней… Она меня уж с полгода за нос водит.
Разговор, конечно, происходил с неизбежной выпивкой и характерной русской закуской в виде балыка, салфеточной икры, соленых огурцов и т. д. Веревкин краснел все более и более. «Моисей» начинал глупо хлопать глазами.
— А где сегодня будут играть? — спрашивал «Моисей». — У Мухина?