Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922-1927
Шрифт:
Дмитрий. Он созерцает две бездны, но человек более природный и непосредственный. От него веет концом XVIII века, эпохой «Бури и натиска».
Катерину Ивановну Дмитрий уважает за подвиг, но не любит ее, а ее ему навязывают. Их отношения надуманы, создались по недоразумению и совершенно не задевают глубин его души. Катерина Ивановна только фабульно занимает место в его жизни. Их отношения — только фикция и напоминают они, скорее всего, комедию, но отнюдь не трагедию. Грушеньку Дмитрий любит самою полною, здоровою любовью: он чувствует к ней и страсть, и уважение.
Отношения Дмитрия к отцу уже трагичны. Между ними вражда реальная из-за денег и опять-таки реальная борьба из-за Груше ньки. Хотя юридически его считают виновным в смерти отца, он не убил, потому что глубины его души в этом не участвовали. Ненависть к отцу не лежит в глубочайшем решении сердца, как у Ивана или Смердякова. Иван фактически защищает отца, но духовно убивает. И духовно
Иван. Он более всех детей напоминает своего отца. Общим является и духовный план жизни, и любовь к деньгам, и любовь к женщинам, и любовь к своему «я». Иван сплошь духовен, и если начало Федора Павловича в нем победит, то оно победит до конца. Но в отличие от отца он колеблется, созерцает две бездны разом. Точка зрения в статье о церкви прямо противоположна «Великому инквизитору». В статье Иван высказывает мысль, что государство — организация насильственная, тогда как церковь может организовать всех на свободных началах. В сцене «Бунт» Иван заявляет о своем неприятии мира. Идея эта навеяна Вольтером. Но, тогда как у Вольтера оптимизм глуп и смешон, для Ивана оптимизм несправедлив. Вольтер, как известно, не был ригористом: для него безнравственно лишь то, что смешно. Для Ивана оптимизм не смешон, а несправедлив. Великий инквизитор в поэме Ивана под тем же названием утверждает, что путем свободы и любви нельзя основать человеческое общество. Поэтому он предлагает свою организацию, основанную на чуде, тайне и авторитете. Ее суть — недоверие к человеку, и в этом смысле она солидарна с социализмом. Инквизитору противопоставляется Христос, олицетворяющий любовь к человеку. Иван хочет закончить поэму тем, что Христос целует инквизитора и уходит. Но характерно, что поэма осталась незаконченной. Он хотел ее так закончить, но не закончил, потому что окончательного решения не принял.
В отношениях с чертом те же конфликты перенесены в план внутренней жизни одного человека. Черт — это Великий инквизитор, разоблаченный от своих поэтических одежд. Он, как и полагается всякому черту, скептик, но страшно приниженный. На первый план в нем выступает неумение принять определенное решение. Это все время чувствует Иван и потому называет его приживальщиком, т. е. лицом, не имеющим своего места. Черт слаб, смешон и бессилен, и Иван то узнает его в себе, то не узнает.
Двоится Иван во всех столкновениях с окружающими его людьми. Он ненавидит Федора Павловича, потому что видит в нем себя и потому что им движет циничная корысть; но вопреки внутренней воле внешне он охраняет отца. Дмитрий — его соперник, но в то же время он помогает ему. То же испытывает Иван по отношению к Алеше: он и любит и ненавидит младшего брата. В Смердякове рядом с отрицанием и презрением он видит часть себя, чувствует, что это — его духовное дитя. И перед ним встает вопрос: действительно ли Смердяков его духовный сын, или он сумеет оттолкнуть его от себя. Двойственность Иван не преодолевает до конца. Поэтому его признание на суде приняло такую уродливую форму горячки и бреда. Если он выздоровеет, перед ним снова встанет прежняя проблема.
Алеша. В нем второй полюс еще потенциален, он только понимает всё и вся: и Лизу, и Ивана. Эта тема намечена очень глубоко: понимание зла есть уже зло, хотя оно совершенно не воплотилось в воле и стремлениях.
Смердяков. Карамазовские черты в нем страшно понижены, со слабым коэффициентом — он должен иметь руководителя; вдобавок он незаконнорожденный. Тех конфликтов, которые возникают у Ивана, он не знает. Это — догматик и логик, делающий только выводы. Но он понял, что у Ивана нет решения, и разочаровался в нем. Отсюда его трагическое положение. Смердяков слаб и требует авторитета, а авторитет тоже оказался слабым. Поэтому последняя опора, его поддерживающая, рушилась, и он кончает самоубийством.
Мальчики. То же, что у больших, происходит и у мальчиков. В Коле Красоткине Достоевский очень искусно, не нарушая пропорций, воплотил свойства своих ведущих героев. Отношение Илюши к отцу аналогично отношению старших братьев Карамазовых к их отцу: тот же стыд отца. Снегирев — пьяница и занимается такими же делами, как Федор Павлович до своей второй женитьбы. Но на той же биографической основе создаются совсем другие отношения. Снегирев, несмотря на греховность, любовно относится к семье. В свою очередь Илюша любит отца. Это противопоставление продолжается и углубляется. На могиле Илюши создается маленькая детская церковь. И здесь как бы дается ответ Ивану. Достоевский показывает, что не нельзя, а должно строить счастье на несчастье других. Только та гармония имеет живую душу, которая
Эпоха восьмидесятых годов
В 80-е годы в политической и социальной жизни России господствовало реакционное направление. Во главе его стоял Победоносцев. Но Победоносцев не был темным реакционером и консерватором вроде Аракчеева, который не знал, что делает. Для этого времени характерна не грубая, военная, реакция, а тонкая, духовная, искусно сделанная. Реакция началась не только в правительстве, но и в обществе. Это объясняется рядом причин. Новые экономические силы, хозяйственный индивидуализм, порожденные 60-ми годами, не получили голоса в русской литературе, а народничество изживало себя. Пафос государственности, выдвинутый войной за освобождение [славян], народники не могли усвоить, не могли им жить. Они создали мир идеальный, неподвижный, почти такой, как в сказке: в некотором царстве, в некотором государстве жил-был народ. Нужно сказать, что вся русская мысль за исключением славянофилов (но и там это было утопично) не давала подхода к той громадной области, где государство исторично{194}. Поэтому и все русские обыватели не интересовались политикой, мало в нее вникали, мало понимали. Таким образом, целый ряд социально-экономических течений оставался идеологически неустроенным и должен был породить новые направления. Новые направления пришли к нам из Западной Европы и продолжают жить и в наши дни. Но они не были заимствованы в точном смысле этого слова: ничто крупное и значительное не может быть вполне заимствовано. Имели место только влияния, потому что для них уже была подготовлена почва.
«Парнас», декаданс, символизм
80-е годы для русской литературы характерны французской ориентацией.
Поздний романтизм во Франции, главным представителем которого был Виктор Гюго, впитал в себя некоторые черты классицизма. Из этого течения, соединившего романтизм с классицизмом, вышла школа парнасцев.
Парнасцы стремились воплотить высокую эмоциональность романтизма и вместе с тем сохранить пластичность классицизма. Они выработали свою идеологию: провозгласили примат эстетического начала. Единственно ценное, единственно убедительное в жизни — это красота формы, красота гармонически спаянной мысли. Эстетизм парнасцы сочетали со скептицизмом, вообще характерным для Франции. Борьба во имя истины не нужна. Красота формы, спокойная изящная беседа — вот что достойно человека. Эстетизм и скептицизм привели парнасцев к индивидуализму. Главные представители этого течения: Теофиль Готье, Леконт де Лиль, Жозе Эре дна. Их заслуга — создание значительной и совершенно оригинальной формы.
Из новых молодых сил «Парнаса», которые стали отходить от него и создавать новое направление, выдвигаются Бодлер, Верлен и Малларме; последний был главным образом теоретиком. Они назвали себя проклятыми поэтами, так как резко восстали против сложившихся традиций. Для них характерны любовь к скандалам, желание шокировать буржуазное общество, провозглашение одинокого в обществе человека. Конечно, и они были эстетами, скептиками и индивидуалистами. Так что декаденты восприняли идеи парнасцев, но довели их до крайности.
Новой у декадентов явилась теория вырождения. На основании того, что во Франции рождение не превышало смертности, они пришли к выводу, что культура гибнет. Мы знаем, что мы умираем, но и смерть может быть прекрасна. Они стали воспевать красоту старости, красоту разложения и смерти. Воспевали и красоту косметики: искусственная красота выше естественной, все естественное грубо и пошло.
Гораздо значительней теории упадка и разложения была у декадентов теория аморализма. Этому способствовала несколько ложная фарисейская мораль, характерная для Франции. Рядом с чрезвычайной распущенностью нравов, за исключением самого высшего общества, существовало чрезвычайное фарисейство: делай, что хочешь, было бы шито-крыто{195}. Уже парнасцам с их скептическим эстетизмом был чужд морализм; они просто недолюбливали моральный пафос. Декаденты пошли дальше: они стали утверждать, что истинная красота вне добра и зла, даже, скорее, зло. Зло может порождать самые прекрасные цветы — цветы зла. Порочность, злая красота, эстетика зла выступает у декадентов на первый план. Они ввели в поэзию такие чувства, которых раньше стыдились, и этим обогатили ее. Они утверждали, что нормы, которыми мы связаны, коверкают, уродуют нашу душу, не дают проявиться ее тайникам и богатствам. Мы и не подозреваем, какие в душе таятся бесконечности по сравнению с исчерпаемостью внешнего мира и внешней жизни. Нужно дать голос всему тому, что есть в человеческой душе{196}.