Том 2. Проза 1912-1915

Кузмин Михаил Алексеевич

— Я ни на что и не рассчитывал, — ответил Николай.

А наутро его повесили.

Военные рассказы

Ангел северных врат

[текст отсутствует]

Серенада Гретри

[текст отсутствует]

Пастырь воинский

[текст отсутствует]

Кирикова лодка

Всякий знает, как портовые

жители сначала замечают словно кремневый огонь с далеко стоящих судов и потом уже через полминуты до их слуха дойдет тупой выстрел. Так и подлинным вестям о великой войне предшествовали предзнаменования, видения, слухи и пророчества в том далеком на севере селе, среди печальных болот, где непрерывный шум моря наводит такую тоску, что начинаешь думать, что слово «поморье» происходит не от «моря», а от глагола «помирать». Отъехать верст на сорок от берега, где твердая совсем уже земля и кое-какой лес, не слышно, не видно моря, — все-таки легче, а здесь белесоватый залив, будто упавший откуда-то глаз с бельмом, белое небо в тумане, где только мартыны доказывают, что это еще не последняя белизна, сонное солнце, сонный плеск серебряной рыбы, — будто на пришельца, смотрят на человека, и вся бескрайность словно лениво ждет, когда же будут белые ночи или покроется все снегом.

Как бы сохраняя тот инстинкт, даже не животных, а насекомых, заставляющий их окрашиваться в цвет окружающей их части природы, и люди, шедшие по узкой тропинке, были одеты в белый некрашеный холст, их волосы были белы почти до седины и голубые глаза словно вылиняли от тумана. Пар поднимался за каждым их шагом от вдавливаемого мха, будто они шли по пожарищу. Шло трое, остановились около самого берега, где ждала незаметная лодка; затем остались две фигуры, а молочную воду разрезал густой желтоватый след. Женщины пошли обратно по едва заметным следам, будто прямо болотом; одна из них обернулась еще раз на море, где в полосе, осеребренной солнцем, качалась лодка. Затем, запахнув белый кафтан, догнала старшую, путаясь в стеблях морошки.

— Насмотрелась?

— Нет, не насмотрелась.

— Дура ты, Ульяна, как посмотрю на тебя!

— Какая есть.

— Да ты с кем говоришь-то: с матерью или нет?

— Хоть бы и с матерью.

— Так разве с матерью так говорят?

— А то как же еще? говорю по-русски.

— Вот погоди, сестре Киликее скажу, она тебе покажет так отвечать. Лестовкой-то отхлещет!

— Сестра Киликея, хоть и осерчает, а хлестать меня не будет.

— Нет, будет.

— С какой стати? Я у нее не под началом еще. Да если бы и была, что же я сделала? Кирика провожала, так что тут худого? все знают, что в Покров он меня возьмет за себя.

— Вешайся ему больше на шею, так и спятится.

— Кирик не спятится, не такой он человек.

— Какой же он такой особенный? как и все: костяной да кожаный.

— Пускай кожаный, все равно не спятится.

— Да ты не потеряла ли уж себя, Ульяна?

— Нет.

— То-то.

— А если бы и потеряла, кому какое дело?

— Да что ты: белены объелась? совсем от рук отбилась, будто у нее ни отца, ни матери нет!

Ульяна, действительно, имела и мать, которая шла вместе с нею к раскиданному селу, и отца, известного в окрестности, как местного богатея и содержателя тайного скита. Тайным скит был когда-то, лет шестьдесят тому назад, теперь же ни для кого не было секретом, что в шести-семи

избах одного из гнезд, составлявших село, жило с дюжину старух и девушек, занятых рукодельем, моленьем и хозяйством. Действительным было и то, что Ульяна слишком любила Кирика и не считала нужным скрывать этого, но, конечно, она не ошибалась, полагая Кирика не «таким человеком». Хотя с виду обветренное, загорелое северным морским загаром, будто слегка дубленое лицо парня с прямыми русыми волосами и пристальным взглядом было как у всех, но иногда в этих глазах вдруг неподвижно зажигались словно голубые свечи, отчего лицо делалось белее и прозрачнее и сам Кирик не казался тогда уже таким «костяным да кожаным». Вероятно, за эти-то краткие минуты и считала Ульяна своего жениха особенным, если не по девичьей глупости, которой всегда «по милу хорош».

И теперь у большой избы соседа Кириковы глаза так же странно и неподвижно голубели, словно он не слышал, что говорили кругом, или слишком внимательно слушал другое, что не говорили. Писарь, сидя на бревнах, читал газеты, и его окружали староверы и церковные, старики и ребятишки; даже Ульянин отец стоял в розовой, высоко подпоясанной рубашке с палочкою в руке. Газета была старая, чуть ли не двумя неделями, но людям, приученным морем и молитвами к какому-то особенному вечному времясчислению, эти новости казались происшедшими минуту тому назад, но вместе с тем они же сплетались как-то непонятно не то с отрывками из «Кирилловой книги» об Антихристе, не то с белым поморским туманом.

«…Под дулами револьверов несчастного казначея заставили выдать городские деньги; когда же оказалось, что этих последних всего 263 рубля 73 коп., злодеи расстреляли на глазах у него жену и детей, потом и его самого».

Читающий и слушатели не делали как-то разницы между случаями современной войны, гонениями римских императоров и историями из Летописца. И так же благочестиво вздохнул кто-то:

— О господи Иисусе Христе!

— Сюда-то, мамынька, не придут?

— Да как же им придти-то, откудова? — отвечала баба таким тоном, будто речь шла о войсках Гога и Магога.

— А вот в севастопольскую кампанию… — начал седой солдат, будто покрытый зеленью от старости — …англичане к нам приходили, в Соловки палили…

— Так то англичане, а не немцы, дедушка…

— Англичане, англичане…

— А вот наши на море видели корабль, не русский… подошел, постоял, постоял и тихо назад пошел.

— Во сне видели-то?

— Нет, не во сне…

— А вот в среду, так, говорил, Дементий видел: лодка и два старца в ней… видать, что старцы, а лиц не разобрать, будто нет. И ручек не чуть, одни рукава, а простираются вдаль… и голос слышен… Один говорит: «Зосима, не пора ли? нашим туго». А тот отвечает: «Погоди, Савватеюшко, не торопись, еще справятся». Так не то проехали, не то под водой скрылися больше не видно стало.

— Ну, это он из жития вычитал. Не то Св. Александра Невского, не то Александра Свирского.

— Большая разница: один Благоверный Князь, другой — Преподобный.

— …все сожигая на пути своего отступления, угоняя скот и увозя все ценные вещи… — продолжал читать писарь.

— А объявление будет?

— Какое объявление?

— Насчет того, какая вера правильная.

— Опомнилась! разве теперь такое время? Безо всякого объявления теперь нужно «Спаси, Господи» к небу кричать едиными устны и единым сердцем!