Том 2. Проза 1912-1915
Шрифт:
— У вас красивые глаза, но ведь вы — тоже толстуха, почти такая же, как и я…
— Дальше. Может быть, вам дать левую руку, и вы мне погадаете?
— Что будет, я не знаю, а что есть теперь, мне известно и без вашей руки.
— То, что есть, я и сама знаю, насколько это меня касается.
— Вы думаете? Да того, что вас касается, вы не знаете и половины.
И, помолчав, дама спросила просто:
— А Родиона Павловича Миусова здесь нет?
— Нет, что-то не видно.
— Где же он?
— Но послушайте! почем я знаю? Я не буду отпираться, я с ним хороша,
В это время подошедший хозяин, мельком взглянув на гостью, обратился к Ольге Семеновне:
— А что ж, Ольгушка, Миусов сегодня не придет?
— Я не знаю, я сама его жду.
— Это досадно. Нам его очень нужно.
— Какое-нибудь дело?
— Ну да, конечно, и очень важное, первостепенно важное.
— Что ж ты меня не предупредил? я бы сделала так, чтоб он пришел.
— Собственно говоря, сегодня он нужен был только для того, чтобы дать принципиальное согласие и условиться, когда встретиться.
— Я тебе обещаю, что он согласится и приедет куда нужно.
— Нужно будет ехать в Териоки.
— Это все равно, хоть в Москву. Только ты, Володя, не забудь о нашем уговоре.
— Нет, нет. Да если б я и вздумал позабыть, то ты мне напомнишь.
— Конечно, напомню.
Не поспел Тидеман отойти от дивана, как незнакомка спросила у Верейской:
— Кто этот господин, вы его знаете?
— Натурально, иначе я с ним не говорила бы: это — хозяин.
— Да, но как его зовут?
— Владимир Генрихович Тидеман. Ведь вы же сами здесь в гостях, как же вы этого не знаете? — У меня очень плохая память, но дело не в том. Меня удивляет, как вы ручались за Миусова, когда знаете, что он не согласится и в Териоки не поедет.
Ольга Семеновна рассмеялась.
— Уж предоставьте мне это лучше знать. И вообще, такой разговор, как наш с вами, хорош на пять минут, не больше.
— Как вам угодно, но Родион Павлович на это дело не пойдет.
— А это мы увидим.
Глава тринадцатая
Ольга Семеновна любила только те оперы, где были партии, которые она могла бы исполнять.
Вообще музыку, как и многое другое, она ценила исключительно практически и как-то применительно к самой себе. Потому Родиона Павловича удивило желание Верейской отправиться с ним на «Манон», да еще вдвоем в ложу. Это был такой милый каприз влюбленной, к которым Миусов вовсе не был приучен и который вообще казался несвойственным самой натуре Ольги Семеновны. Он даже прямо сказал ей:
— Тебе чего-нибудь нужно от меня?
— Нет, почему?
— Отчего же ты так добра?
— Какой ты глупый, Родион! глупый и злой! Отчего же мне и не быть доброй? Что же я — злыдня какая-то, по-твоему! Кажется, тебе нет причин жаловаться!
— Я совсем не это хотел сказать.
— Что же ты хотел сказать?
— Ничего. Я просто хотел тебя поблагодарить.
— Довольно странный способ благодарить!
Но, очевидно, Ольга Семеновна была в хорошем расположении духа, потому что она не стала резониться, а просто пошла одеваться.
В полумраке зала Миусов тихо говорил:
— Я очень рад, что мы сегодня слушаем именно эту оперу. Ни одна из любовных историй так меня не трогает. В опере, конечно, все прикрашено и многое пропущено, но то, что мы читаем в романе, или, скорее, через роман, единственно. Ну что же Ромео и Джульетта или Паоло и Франческа? они были лишены жизни почти в самом начале их любви; что же тут удивительного? И разве смерть так страшна? Неизвестно, что было бы с ними, живи они дольше, а здесь уж известно до конца. Ведь, если говорить без прикрас, Манон Леско, любя своего кавалера, была публичной женщиной, мошенницей и воровкой, заболела дурною болезнью и была сослана, и де Грие не переставал ее любить. Он бросил для нее все, сделался шулером и последовал за нею до последней пустынной дороги, где закопал ее тело шпагой. Вот это, по-моему, любовь!
— Какие ужасы вы рассказываете! откуда вы их вычитали?
— Из маленькой книжки аббата Прево.
Ольга Семеновна похлопала арии де Грие и снова обратилась к соседу, пристально на него глядя:
— Может быть, вы и правы. Может быть, это и есть настоящая любовь. Но все-таки я думаю, что все это преувеличено и что если тогда и встречались кавалеры де Грие, то теперь едва ли найдутся такие.
— Я думаю, вы ошибаетесь и впадаете в общую ошибку, которая заставляет проглядывать настоящие страсти и драмы только потому, что они не облечены в повествовательную форму и герои их носят модное платье.
Ольга Семеновна, вспоминая, тихонько запела:
— N’est се pas ma main, Que ta main presse, Tout comme autrefois?..— и потом вдруг весело сказала:
— Но если нам недоступны романические страсти, то нам вполне доступны поэтические развлечения. У меня сегодня вообще день фантазии. Я хочу его закончить так же, как начала. Мы ни в какой кабак отсюда не поедем, а поедемте ко мне, поужинаем вдвоем. Потому вы не дожидайтесь конца, а поезжайте немного раньше, чтобы купить вина и закусок. Хорошо?
— Отлично. Но как же вы поедете одна?
— Я поеду с Маней Шпик, я ее здесь видела, и нам по дороге.
— Но ты ее не завезешь к себе?
— Можно ли так зло шутить?
Не поспел Миусов перейти площадь, как его окликнули по имени и отчеству. Обернувшись, он увидел двух студентов с поднятыми воротниками, дворника и закутанную женщину. Они шли все отдельно друг от друга, одинаково быстро.
Так как никто из них к нему не обратился, Миусов подумал, что он ослышался, и стал торговать извозчика.