Том 2. Рассказы 60-х годов
Шрифт:
– Приду. – Девушка ободряюще улыбнулась. Оглянулась на доктора, нагнулась к Гриньке и шепнула: – Только бюллетень у доктора не надо просить. Хорошо?
– Хорошо. – Гринька ласково смотрел на девушку.
– До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
Девушку все проводили добрыми глазами. Доктор подошел к Гриньке:
– Как дела, герой?
– Лучше всех.
– Дай-ка твою ногу.
– Доктор, пусть она придет завтра, – попросил Гринька.
– Кто? – спросил доктор. – Корреспондентка? Пусть приходит. Влюбился,
– Не я, а она в меня.
Смешливый доктор опять засмеялся:
– Ну-ну… Пусть приходит, раз такое дело. Веселый ты парень, я погляжу.
Он посмотрел Гринькину ногу и ушел в другую палату.
– Думаешь, она придет? – спросил белобрысый Гриньку.
– Придет, – уверенно сказал Гринька. – За мной не такие бегали.
– Знаю я этих корреспондентов. Им лишь бы расспросить. Я в прошлом году сжал много, – начал рассказывать белобрысый, – так ко мне тоже корреспондента подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он мне даже пол-литра не поставил. «Я, – говорит, – непьющий», то-се, – начал вилять.
Гринька смотрел в потолок, не слушал белобрысого. Думал о чем-то. Потом отвернулся к стене и закрыл глаза.
– Слышь, друг! – окликнул его белобрысый.
– Спит, – сказал человек с «самолетом». – Не буди, не надо. Он на самом деле что-то совершил.
– Шебутной парень, – похвалил белобрысый. – В армии с такими хорошо.
Гринька долго лежал, слушал разговоры про разные подвиги, потом действительно заснул.
И приснился ему такой сон.
Будто он в какой-то незнакомой избе – нарядный, в хромовых сапогах, в плисовых штанах – вышел на круг, поднял руку и сказал: «Ритмический вальс».
Гринька, когда служил в армии, все три года учился танцевать ритмический вальс и так и не научился – не смог.
И вот будто пошел он по кругу, да так здорово пошел – у самого сердце радуется. И он знает, что на него смотрит девушка-корреспондентка. Он не видел ее, а знал, чувствовал, что стоит она в толпе и смотрит на него.
Проснулся он оттого, что кто-то негромко позвал его:
– Гриньк…
Гринька открыл глаза – на кровати сидит мать, вытирает концом полушалка слезы.
– Ты как тут? – удивился Гринька.
– Сказали мне… в сельсовете. Как же это получилось-то, сынок?
– Ерунда, не плачь. Срастется.
– И вечно тебя несет куда-то, дурака. Никто небось не побежал…
– Ладно, – негромко перебил Гринька. – Начинается.
Мать полезла в мешочек, который стоял у ее ног.
– Привезла тут тебе… Ешь хоть теперь больше. Господи, господи, что за наказание такое! Что-нибудь да не так. – Потом мать посмотрела на других больных, склонилась к сыну, спросила негромко: – Деньжонок-то нисколько не дали?
Гринька сморщился, тоже мельком глянул на товарищей и тоже негромко сказал:
– Ты чо? Ненормальная какая-то…
– Лежи, лежи… нормальный! – обиделась мать. И опять полезла в торбочку и стала вынимать оттуда шанежки и пирожки. – Изба-то завалится скоро… Нормальный!..
– Все,
На другой день Гриньке принесли газету, где была небольшая заметка о нем. В ней рассказывалось, как он, Гринька, рискуя жизнью, спас государственное имущество. Называлась заметка «Мужественный поступок». Подпись: «А. Сильченко».
Гринька прочитал заметку и спрятал газету под подушку.
– Не в этом же дело, – проворчал он.
А. Сильченко не пришла. Гринька ждал ее два дня, потом понял: не придет.
– Не уважаю стиляг, – сказал он белобрысому.
Тот поддакнул:
– Я их вообще не перевариваю.
Гринька вынул из тумбочки лист бумаги и спросил детину:
– Стихи любишь?
– Нет, – признался тот.
– Надо любить, – посоветовал Гринька. – Вот слушай:
Мечтал ли в жизни я когда Стать стихотворцем и поэтом; Двадцать пять лет из-под пера не шла строка, А вот сейчас пишу куплеты.Белобрысый слушал нахмурившись.
– Ну как? – спросил Гринька.
– Ничего, – похвалил детина. – Это кому ты?
Гринька промолчал на это. Положил лист на тумбочку, взял карандаш и стал смотреть в потолок.
– Поэму буду сочинять, – сказал он. – Про свою жизнь. Все равно делать нечего.
Классный водитель*
Весной, в начале сева, в Быстрянке появился новый парень – шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, легкий на ногу. С круглыми изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую-то птицу.
Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада.
В Быстрянку он попал так.
Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай возвращался из города на колхозном «газике». Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шофером, стал голосовать попутным машинам. Две не остановились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу.
– Куда?
– До Быстрянки.
– А Салтон – это дальше или ближе?
– Малость ближе. А что?
– Садись до Салтона. Дорогу покажешь.
– Поехали.
Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука – на штурвале, левая – локтем – на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился.
Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился.