Том 2. Рассказы 60-х годов
Шрифт:
Немая стала понимать… И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие, испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них отразилась боль, что милиционер осекся. Немая смотрела на брата. Тот побледнел и замер – тоже смотрел на сестру.
– Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные люди…
Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, повисла у него на шее…
– Убери ее, – хрипло попросил Степан. – Убери!
– Как я ее уберу?..
– Убери, гад! – заорал Степан не своим голосом. –
Милиционер вскочил, оттащил немую от брата… А она рвалась к нему и мычала. И трясла головой.
– Скажи, что ты обманул, пошутил… Убери ее!
– Черт вас!.. Возись тут с вами, – ругался милиционер, оттаскивая немую к двери. – Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! – пытался он втолковать ей. – Счас он придет!.. – Ему удалось наконец подтащить ее к двери и вытолкнуть. – Ну, здорова! – Он закрыл дверь на крючок. – Фу-у… Вот каких ты делов натворил – любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку.
Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к телефону.
– Вызываю машину – поедем в район, ну вас к черту… Ненормальные какие-то.
А по деревне серединой улицы шла, спотыкаясь, немая и горько плакала.
Космос, нервная система и шмат сала*
Старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.
Раз в месяц – с пенсии – Евстигнеич аккуратно напивался и после этого три дня лежал в лежку. Матерился в бога.
– Как черти копытьями толкут, в господа мать. Кончаюсь…
За столом, обложенным учебниками, сидел восьмиклассник Юрка, квартирант Евстигнеича, учил уроки.
– Кончаюсь, Юрка, в крестителя, в бога душу мать!..
– Не надо было напиваться.
– Молодой ишо рассуждать про это.
Пауза. Юрка поскрипывает пером.
Старику охота поговорить – все малость полегче.
– А чо же мне делать, если не напиться? Должен я хоть раз в месяц отметиться…
– Зачем?
– Што я, не человек, што ли?
– Хм… Рассуждения как при крепостном праве. – Юрка откинулся на спинку венского стула, насмешливо посмотрел на хозяина. – Это тогда считалось, что человек должен обязательно пить.
– А ты откуда знаешь про крепостное время-то? – Старик смотрит сверху страдальчески и с любопытством. Юрка иногда удивляет его своими познаниями, и он хоть и не сдается, но слушать парнишку любит. – Откуда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка.
– Проходили.
– Учителя, што ли, рассказывали?
– Но.
– А они откуда знают? Там у вас ни одного старика нету.
– Они учились. В книгах написано…
– В книгах… А они, случайно, не знают, отчего человек с похмелья хворает?
– Отравление организма: сивушное масло.
– Где масло? В водке?
– Но.
Евстигнеичу хоть тошно, но он невольно усмехается:
– Доучились.
– Хочешь,
– О-о… опять накатило! Все, мать-перемать…
– Ну, похмелись тогда, чего так мучиться-то?
Старик никак не реагирует на это предложение. Он бы похмелился, но жалко денег. Он вообще скряга отменный. Живет справно, пенсия неплохая, сыновья и дочь помогают из города. В погребе у него чего только нет – сало еще прошлогоднее, соленые огурцы, капуста, арбузы, грузди… Кадки, кадушки, туески, бочонки – целый склад. В кладовке – полтора куля доброй муки, окорок висит пуда на полтора. В огороде – яма картошки, тоже еще прошлогодней, он скармливает ее боровам, уткам и курам. Когда он не хворает, он встает до света и весь день, до темноты, возится по хозяйству. Часто спускается в погреб, сядет на приступку и подолгу задумчиво сидит. «Черти драные. Тут ли счас не жить!» – думает он и вылезает на свет белый. Это он о сыновьях и дочери. Он ненавидит их за то, что они уехали в город.
У Юрки другое положение. Живет он в соседней деревне, где нет десятилетки. Отца нет. А у матери, кроме него, еще трое. Отец утонул на лесосплаве. Те трое ребятишек моложе Юрки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десятилетку. Юрка тоже хочет окончить десятилетку. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский.
Старик вроде не замечает Юркиной бедности, берет с него пять рублей в месяц. А варят – старик себе отдельно, Юрка – себе. Иногда, к концу месяца, у Юрки кончаются продукты. Старик долго косится на Юрку, когда тот всухомятку ест хлеб.
Потом спрашивает:
– Все вышло?
– Ага.
– Я дам… Апосля привезешь.
– Давай.
Старик отвешивает на безмене килограмм-два пшена, и Юрка варит себе кашу.
По утрам беседуют у печки.
– Все же охота доучиться?
– Охота. Хирургом буду.
– Сколько ишо?
– Восемь. Потому что в медицинском – шесть, а не пять, как в остальных.
– Ноги вытянешь, пока дойдешь до хирурга-то. Откуда она, мать, денег-то возьмет сэстоль?
– На стипендию. Учатся ребята… У нас из деревни двое так учатся.
Старик молчит, глядя на огонь. Видно, вспомнил своих детей.
– Чо эт вас так шибко в город-то тянет?
– Учиться… «Что тянет». А хирургом можно потом и в деревне работать. Мне даже больше глянется в деревне.
– Што, они много шибко получают, што ль?
– Кто? Хирурги?
– Но.
– Наоборот, им мало платят. Меньше всех. Сейчас прибавили, правда, но все равно…
– Дак на кой же шут тогда жилы из себя тянуть столько лет? Иди на шофера выучись да работай. Они вон по сколько зашибают! Да ишо где лесишко кому подкинет, где сена привезет совхозного – деньги. И матери бы помог. У ей вить ишо трое на руках.