Том 2. Республика Шкид
Шрифт:
— Пусти! — закричала она, задергалась и сделала попытку вырваться. Но Японец крепко держал ее руку. — Пустите, мне больно. Мне больно руку…
Японец злорадно хихикал. Мы тоже смеялись и кричали наперебой:
— Лупетка!
— Ангел!
— Мадонна Канавская!
Барышня вдруг заплакала.
Японец разжал ее руку, и мы, замолчав, расступились.
Подергиваясь хрупким нежным тельцем, барышня вышла из класса.
Мы были уверены, что не увидим ее больше.
И вдруг
— Здорово! — сказала она, улыбаясь. — Что зекаете? Охмуряетесь?
Снова посыпались невпопад блатные словечки. Снова несчастная барышня разыгрывала перед нами роль фартовой девчонки, плевала на пол, подсвистывала, подмигивала и чуть ли не матерно ругалась.
Советы добрых людей не пропали даром. Барышня решила не поддаваться «на глот» и вести себя с дефективными по-дефективному. Сказать по правде, на нас уже действовала ее система, и мы вели себя несколько тише.
— В стирки лакшите? — спросила она.
— Лакшим, — ответили мы.
— Клёво, — сказала она.
Мы не знали, что значит «лакшить в стирки».
— По-сецки поете? — спросила она.
— Поем, — ответили мы. И тоже не знали, что значит «по-сецки».
— И в печку мотаем, — сказал Японец. — И в ширму загибаем. И на халяву канаем.
— Ага! — сказала барышня. — Клёво!
Она была необычайно довольна и счастлива, что сумела найти общий язык с необузданными беспризорниками. Она ходила по классу, как дрессировщик ходит по клетке с тиграми. Тигры сидели смирнехонько и ждали, что она будет делать дальше.
Дальше, на следующий вечер, она принесла какой-то коричневый ящичек и поставила его на стол.
— Давайте займемся делом, — сказала она.
— Клёво! — ответили мы хором.
Барышня посвистала чего-то, потерла лоб, почесала затылок и спросила:
— Кто из вас умеет читать?
Мы не обиделись.
— Я немножко умею, — сказал Янкель.
— Прекрасно, — сказала воспитательница. — Канай ко мне.
Янкель подошел к учительскому столу. Халдейка открыла ящик и стала вынимать оттуда какие-то веревочки, карточки и деревянные кубики. На кубиках были оттиснуты буквы русского алфавита.
— Ты знаешь, какая это буква? — спросила барышня, взяв со стола кубик с буквою «А».
— Знаю, — ответил Янкель. — Как же… Отлично знаю… Это «Гы».
— Ну что ты, — поморщилась барышня. — Это «А».
— Может быть, — сказал Янкель. — Извиняюсь, ошибся.
— А это какая? — спросила барышня, поднимая кубик с буквою «Б».
— Это «Гы». — сказал Янкель.
— Опять «Гы». А ну-ка, подумай хорошенько.
— «Гы», — сказал Янкель.
— Нет, это «Б». А это какая?
— Дюра, — сказал Янкель.
Мы
Внезапно открылась дверь, и в класс вошел Викниксор. Как видно, он долго стоял у дверей и слушал.
— Товарищ Миронова, — сказал он. — Прошу вас собрать ваши вещи и пройти в канцелярию.
Барышня торопливо сложила свои веревочки, кубики и картонки в ящик и с ящиком под мышкой покинула класс.
Из школы она навсегда исчезла.
Откуда-то стороной мы узнали, что в начале 1922 года она поступила в китайскую прачечную на должность конторщицы или счетовода.
Маруся Федоровна
Другая барышня оставила о себе более приятную память. Это была такая же хрупкая барышня, такое же ходячее растение, готовое улететь при первом порыве ветра, но почему-то с первого взгляда она полюбилась нам, и ее появление не вызвало смеха в классе.
— Как вас зовут? — спросили мы.
— Маруся, — ответила барышня, а потом, спохватившись, добавила: — Федоровна.
Так и осталось за ней: «Маруся Федоровна».
Она читала ботанику. Скучнейшую, ненавистную, презренную ботанику по учебнику Кайгородова. Черт ее знает чем и как околдовала нас Маруся Федоровна. Буйные, непоседливые на других уроках, на уроках ботаники мы сидели смирнехонько, и, что еще удивительнее, мы с интересом слушали всякие сказки про мотыльковые и губоцветные растения, вызубривали наизусть длиннейшие латинские названия и рисовали у себя в тетрадках лютики, пестики и усики.
Купец рисовал стеблевые усики дикого винограда! Было чему подивиться. При этом его никто не принуждал. Маруся Федоровна не умела не только настаивать, но и сердиться. Она смеялась, шутила, рассказывала всякую чепуху. И всякая чепуха приводила нас в восторг. В такой восторг приходили мы Первого мая, когда нам читали «амнистию» и выдавали по четверти плитки дешевого пищетрестовского шоколада. В такой восторг нас могла привести только жратва. А тут — пестики… Не будь мы шкидцами, мы поверили бы, что Маруся Федоровна — фея.
И вдруг она заболела.
Пришел Викниксор и сказал:
— Ребята, Мария Федоровна тяжело больна. У нее — рак желудка.
Она не приходила больше на урок с раскрашенными своими таблицами и с синим шарфом на плечах девочки. В наших тетрадках лютики и пестики остались недорисованными…
Японец и Янкель разузнали адрес и сходили проведать больную.
Она их с трудом узнала.
У нее исчезала память. Она забывала названия самых обыкновенных вещей.
— Мамочка, — обращалась она к старушке матери. — Дай мне, пожалуйста… ну, как это называется… такой кругленький… кружочек…