Том 2. Советская литература

Луначарский Анатолий Васильевич

Меня сегодня поразил в выступлении Маяковского его неожиданный пессимизм: всю жизнь Маяковский боролся против всех стариков, начиная с Державина и Пушкина и кончая Брюсовым, всех крыл направо и налево, все это не нужно. Как-то у имажинистов был плакат: «Долой классический хлам Державина, Пушкина и Маяковского!» Сегодня тоже его слова были достойны маститого писателя. Сегодня он вдруг признал Пушкина. Пушкин и Маяковский, и больше пока нет никого. Если с точки зрения Пушкина кругом посмотреть, то что за мелочь. «И это относится и ко мне по меньшей степени». Я думаю, что здесь смирение паче гордости. То, что Маяковский здесь расписал относительно убожества литературы, неверно, и нужно сказать, что к литературе своего времени современники часто относятся не совсем правильно.

Правда, теперь такие писатели, как Толстой и Достоевский, оцениваются как классики, но в творческую эпоху их жизни их часто отрицали, и я не знаю, нет ли уже и сейчас

среди нас писателей, которых будущее отметит как очень крупных. Можно назвать много прозаических и поэтических произведений, из которых можно собрать такой сборник, который выдержит сравнение с любой другой литературной книгой. Конечно, пишется и много незначительного. То же и относительно пролетарских писателей. Если взять самое лучшее из того, что ими писалось, получится новое приобретение, которое имеет крупное поэтическое значение. И самое худшее заключается в том, что мы не умели с осторожностью и пониманием подходить к творчеству других групп, и очень часто, при слишком большой резкости нашей критики, проскальзывает такая мысль: а не потому ли ты так всех ругаешь, что хочешь выпереть себя на первый план? А между тем нам надо было бы чрезвычайно осторожно относиться ко всем произведениям искусства. Ведь в настоящее время искусству приходится довольно трудно, и мы должны помнить его задачи, которые упомянул в своих стихах Безыменский. ¹¹ Ведь нам нужно оставить портрет нашего времени. Теперь мы хватаемся за голову, как это было возможно, что величайший вождь ушел от нас и мы не имеем ни одного его удовлетворительного портрета. Но вот мы рискуем это сделать и с нашим временем. Поэтому нужно больше внимательного отношения, меньше полемичности, больше доброжелательности. Нельзя, чтобы каждый со своей колокольни подходил к решению задач революции в художественной форме, к отражению несравненного, небывалого момента в мировой истории.

Конечно, известное отражение индустрии в искусстве и искусства в индустрии необходимо. Но включить все искусство в индустрию, сделать его частью ее — конечно же нельзя. Нельзя ограничить искусство рекламой или изготовлением предметов нашей вещной обстановки.

Глупо говорить, что все искусство есть производство вещей. Скажем, вести агитацию и пропаганду путем индустрии нельзя, — нужно говорить речи, писать статьи, определенно действующие на публику, — это есть идеология,и не удивительно, что эта пролетарская идеология неудержимо прорывается в жизнь и требует своего отражения в искусстве. У искусства всегда останутся два русла: производство изящных удобных вещей для обихода и отражение чувств и идей.

Пильняк хотел пояснить Безыменскому, что тот неправильно истолковал его мысль. Не знаю, правильно или неправильно, но у Пильняка была такая фраза, что революция и литература стихии разные. Неверно. Так можно думать только при черством сердце. Нельзя жить в эпоху огненного социалистического подъема и дать революционерам гореть в огне, а литературу в корне засушить. Борис Пильняк, может быть, и не имеет правильной коммунистической теории, но во всех его произведениях есть отклики на современность, отгородиться от революции он не может, не сможет даже отмежеваться от симпатии к ней или осуждения ее.

Относительно плетневского анимизма; ¹² он говорит, что хотел бы, чтобы поэт действительно научно выражался, изгнал метафоры, изгнал анимизм. Это требование ни с чем не сообразное. В чем заключается сущность поэтического восприятия? В том, чтобы все вокруг себя воодушевлять, чувствовать, как все кругом живет. Думать, что если поэт делает сравнение, то он становится анимистом, — курьез. Неужели всякий, кто говорит: «Солнце встало, дождь идет», — анимист? А это явление того же порядка, что оживляющее сравнение и метафоры.

Говорилось, что нужно изгнать из искусства мистику. Но поэтический прием, поэтическая метафора не должны приниматься всерьез как исповедь веры. Иначе мы можем засушить поэта. Неужели поэт не смеет сказать: «солнце всплывало все выше на небе», а должен сказать: «земля повернула на 45 градусов», а иначе его обвинят в распространении докоперниковских взглядов?

Меня сегодня очень удивило то, что говорил здесь А. Я. Таиров. Его спрашивают, где целесообразный материал для театра. Я так же, как и Чижевский, ¹³ думаю, что если поискать, то можно найти. У нас приходится драматургу влезать в бутылку, которую ему преподносит театр. Мы, конечно, должны идти театру навстречу, но не так, как хочет этого тов. Таиров. Он думает, что все дело в отсутствии больших гонораров. Нельзя сказать, чтобы когда-нибудь, кому-нибудь бедность помешала создать шедевр, и очень часто именно голодные писатели создавали шедевры, все почти молодые писатели переживали острую нужду. Конечно, молодежь нужно поддерживать, и мы даем и ей некоторое вспомоществование через

ЦКУБУ. ¹⁴ Но ставить вопрос так, что репертуара нет потому, что мы не можем обеспечить писателя на три месяца, нельзя. Если бы все дело было за деньгами, то мы б могли все-таки в складчину эти деньги дать. Но ведь может быть и так, что этот писатель будет три месяца есть хлеб с маслом, а потом напишет очень скверную пьесу. Каждый писатель знает, что значит носить в себе художественное произведение и не написать его. Это все равно что сказать, будто женщина не рожает потому, что мы ее не можем обеспечить. Если она забеременела, она все равно родит. Так же и писатель. Когда у него есть идея, когда он полон этой новой живой сущностью, он мало думает о том, получит ли он за это обеспечение или нет. Конечно, это было бы ему приятно, но он не может не творить.Поэтому если бы среди нас был гениальный драматург, то у нас была бы гениальная драма, независимо от того, как он обеспечен.

Дело в том, что мы пока еще не нашли настоящего метода создания пьесы. У нас есть пьесы «организующие», но они технически несовершенны, и у нас есть технически хорошие пьесы, но они неудовлетворительны своим идейным содержанием. Тут вполне правильно говорили, что новой драме нужен чрезвычайно быстрый темп и глубокое эмоциональное идейное содержание. Для писателя сейчас это очень трудно, и к этому надо подойти постепенно, и вот подходят с разных сторон. Но это пока еще только подход. Где вы видели, чтобы самый гениальный писатель с первого своего произведения был бы на высоте?

Нет, мы родились в Октябре, и даже еще позднее, многие годы мы не могли заниматься литературой, и в самое последнее время мы к этому лишь приступаем. Естественно, что пока мы только нащупываем контуры для новой драматургии, тут нужна не денежная помощь, а известное внимание критики, известное внимание со стороны театров, известная сговорчивость на первых порах для того, чтобы, выясняя достоинства и недостатки, помочь выявиться такой драматургии. При этом я должен сказать, что я не могу согласиться с тов. Майской, которая говорит, что следует показывать произведение критикам не после представления, а до. Я уверен, что ни один директор театра, ни один драматург не пригласит заранее критика, чтобы ознакомиться с постановкой. Я совершенно убежден, что ни одного из профессиональных наших критиков никто из театральных людей попросту не считает экспертом в этом деле. А вот в этом и беда, что, по существу, надо было бы, чтобы критиками были или признанные драматурги, или люди, которые знают досконально театры, а в наших газетах и журналах смотрят на театральную критику, как на самое последнее дело: кого-нибудь посадить. А когда говоришь, что тут у вас сидит человек, который мало понимает, то отвечают, что кто больше понимает, тот более трудные обязанности исполняет в газете. Трудно просто найти людей. Что касается мелких театральных журналов, то это небольшие сообщества, которые по-хлестаковски захватили право судить, и некоторые их отзывы просто смешат. У нас нет такого критика, про которого можно бы сказать: вот критик, которого бы следовало пригласить на постановку как эксперта. Поэтому и к отзывам их приходится относиться пренебрежительно.

Я хочу, в конце концов, сделать следующие практические выводы. Каково может быть отношение к литературе со стороны Советского правительства? Напрасно тов. Лелевич и другие говорили здесь, что отношение не четко формулировано в резолюции съезда партии. ¹⁵ На самом деле четко сказано, что правительство обращает внимание на литературу; определенно сказано, что государство будет поддерживать рабоче-крестьянскую литературу потому, что рабочим и крестьянам безумно трудно добиться каких бы то ни было знаний, начиная с маслоделия и кончая литературным образованием. Напрасно товарищи стали бы обвинять меня за отсутствие такой поддержки в Наркомпросе. Я каждый год поднимал вопрос о том, чтобы создать для этого известный фонд, создать субсидии. Но, конечно, если мы начнем откармливать своих писателей, создадим для них оранжереи, это было бы чудовищно. Мы можем помогать молодняку путем коллективных субсидий на обучение, мы можем, когда выделятся талантливые молодые люди, дать возможность получить отдых, дать возможность поучиться при объезде по России. Такого рода помощь должна быть оказана.

Затем надо серьезно облегчить и общую и театральную цензуру. Надо новой литературе и драматургии самоопределиться. Если в пьесе выведен черт — все равно никто в черта не поверит, но когда вы режете повести и пьесы за всякий клочок «непрограммного содержания», вы рискуете затормозить ход развития нашей литературы. Поменьше цензуры, побольше благожелательной, но строгой и осмотрительной критики.

(Аплодисменты.)

Предисловие [К книге Александра Жарова «Ледоход»] ^*