Том 21. Письма 1888-1889
Шрифт:
8 мая 1889 г. Сумы.
8 май. Сумы, усадьба Линтваревой.
Лжедраматург, которому мешают спать мои лавры!
Начну с Николая. У него хронический легочный процесс — болезнь, не поддающаяся излечению. Бывают при этой болезни временные улучшения, ухудшения и in statu [16] , и вопрос должен ставиться так: как долго будет продолжаться процесс? Но не так: когда выздоровеет? Николай бодрее, чем был. Он ходит по двору, ест и исправно скрипит на мать. Капризник и привередник ужасный.
16
без
Привезли мы его в первом классе и пока ни в чем ему не отказываем. Получает всё, что хочет и что нужно. Зовут его все генералом, и, кажется, он сам верит в то, что он генерал. Мощи.
Ты спрашиваешь, чем ты можешь помочь Николаю. Помогай, чем хочешь. Самая лучшая помощь — это денежная. Не будь денег, Николай валялся бы теперь где-нибудь в больнице для чернорабочих. Стало быть, главное деньги. Если же денег у тебя нет, то на нет и суда нет. К тому же деньги нужны большие, и 5-10 рублями не отделаешься.
Я уже писал тебе раз из Сум. Между прочим, я просил тебя выслать мне «Новороссийск<ий> телеграф» * . Теперь, не в службу, а в дружбу, я просил бы тебя выслать мне киевских газет с 1-го мая по 15 * . Сначала вышли с 1-го по 7-е, потом с 7-го по 15. Заказною бандеролью. Больше я беспокоить тебя не буду.
Теперь о твоей пьесе * . Ты задался целью изобразить неноющего человека и испужался. Задача представляется мне ясной. Не ноет только тот, кто равнодушен. Равнодушны же или философы, или мелкие, эгоистические натуры. К последним должно отнестись отрицательно, а к первым положительно. Конечно, о тех равнодушных тупицах, которым не причиняет боли даже прижигание раскаленным железом, не может быть и речи. Если же под неноющим ты разумеешь человека неравнодушного к окружающей жизни и бодро и терпеливо сносящего удары судьбы и с надеждою взирающего на будущее, то и тут задача ясна. Множество переделок не должно смущать тебя, ибо чем мозаичнее работа, тем лучше. От этого характеры в пьесе только выиграют. Главное, берегись личного элемента. Пьеса никуда не будет годиться, если все действующие лица будут похожи на тебя. В этом отношении твоя «Копилка» безобразна и возбуждает чувство досады. К чему Наташа, Коля, Тося? Точно вне тебя нет жизни?! И кому интересно знать мою и твою жизнь, мои и твои мысли? Людям давай людей, а не самого себя.
Берегись изысканного языка. Язык должен быть прост и изящен. Лакеи должны говорить просто, без пущай и без теперича. Отставные капитаны с красными носами, пьющие репортеры, голодающие писатели, чахоточные жены-труженицы, честные молодые люди без единого пятнышка, возвышенные девицы, добродушные няни — всё это было уж описано и должно быть объезжаемо, как яма. Еще один совет: сходи раза три в театр и присмотрись к сцене. Сравнишь, а это важно. Первый акт может тянуться хоть целый час, но остальные не дольше 30 минут. Гвоздь пьесы — III акт, но не настолько гвоздь, чтоб убить последний акт. В конце концов памятуй о цензуре. Строга и осторожна.
Для пьес я рекомендовал бы тебе избрать псевдоним: Хрущов, Серебряков, что-нибудь вроде. Удобнее для тебя, и в провинции со мной путать не будут, да и кстати избежишь сравнения со мною, которое мне донельзя противно. Ты сам по себе, а я сам по себе, но людям до этого нет дела, им не терпится. Если пьеса твоя будет хороша, мне достанется; если плоха, тебе достанется.
Не торопись ни с цензурой, ни с постановкой. Если не удастся поставить на казенной сцене, то поставим у Корша. Ставить нужно не раньше ноября.
Если я успею написать что-нибудь для сцены, то это будет кстати: понесешь свою пьесу вместе
Капитанам Кукам и Н<аталье> А<лександровне> мой привет из глубины сердца. Тебе желаю здравия и души спасения.
Твой А. Чехов.
Плещееву А. Н., 14 мая 1889 *
652. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ
14 мая 1889 г. Сумы.
14 май. Лука.
Наше Вам почтение, милый Алексей Николаевич! Как живете-можете? Что нового? Как Ваше здоровье? Каждый день всё собираюсь задать Вам сии вопросы, да всё некогда: то лень, то раков ловлю, то задумываюсь над своим больным художником, то чернила высыхают от жары, которая здесь давно уже наступила и обещает стоять долго, долго… Комаров видимо-невидимо, кусаются, подлецы, больно и мешают жить. Лука вся давно уже позеленела, сирень и черемуха цветут и распространяют благоухание, берега Псла трогательны и ласковы до сантиментальности, ночи теплые, чудные, соловьев пропасть, Линтваревы все пополнели и стали еще добрей, чем были в прошлом году. Жить можно, и если бы не кашляющий художник, то я был бы совсем доволен. Пожил бы до июня на Луке, а потом в Париж к француженкам, а из Парижа в Тифлис к грузинкам и этак бы канителил до самой осени, пока бы не обнищал совершенно. Деньги, заработанные «Ивановым» и книжками, у меня уже на исходе. Не обойтись без аванса. Заберу во всех редакциях аванс, прожгу его и потом, воздев очи к небу, стану взывать: «Боже Авраама, Исаака и Иакова, поразивый Голиафа, пятью хлебами насытивый пять тысящ, вонми гласу моления моего, разверзи землю и поглоти кредиторов моих; тебе же есть слава, честь и поклонение, отцу и сыну и святому духу, аминь».
Скучновато без Вас; не с кем мне поговорить и некого послушать. Молодежь склонна больше к спорам и дебатам, а я ленив для разговорных турниров; мне больше по сердцу речи покойные. Вообще говоря, скучно жить в деревне без людей, к которым привыкло сердце. Если б я женился на Сибиряковой * , то купил бы громадное имение, которое отдал бы в распоряжение тех десяти человек, которых люблю. Но так как на Сибиряковой я не женюсь и 200 тысяч никогда не выиграю, то и приходится мириться со своей судьбой и жить мечтами.
Неужели Вы не поедете на юг? А как бы мы проехались в Полтавскую губ<ернию> к Смагиным! Коляска покойная, лошади очень сносные, дорога дивная, люди прекрасные во всех отношениях. Я готов отказаться от многого, чтобы только вместе с Вами прокатиться в Украйну и чтобы Вы воочию убедились, что Хохландия в самом деле заслуживает внимания хороших поэтов. У Вас на севере, небось, холод, дожди, серое небо… бррр!
Обещал ко мне приехать Свободин * . Хорошо, если не обманет. У меня теперь большое помещение. Я нанял два флигеля.
Жоржик * вернулся и уже услаждает нас музыкой. Скоро к нам приедет виолончелист * , очень хороший. Дуэты будут славные.
Мне жаль Салтыкова * . Это была крепкая, сильная голова. Тот сволочный дух, который живет в мелком, измошенничавшемся душевно русском интеллигенте среднего пошиба, потерял в нем своего самого упрямого и назойливого врага. Обличать умеет каждый газетчик, издеваться умеет и Буренин, но открыто презирать умел один только Салтыков. Две трети читателей не любили его, но верили ему все. Никто не сомневался в искренности его презрения.