Том 22. Письма 1890-1892
Шрифт:
Прощайте, голубчик мой, приезжайте. Привет Вашим. Сестра и мать кланяются.
Ваш А. Чехов.
Чайковскому М. И., 16 февраля 1890 *
770. М. И. ЧАЙКОВСКОМУ
16 февраля 1890 г. Москва.
18 февраль.
Дорогой Модест Ильич, Ваша «Симфония» мне очень понравилась * . О сценических красотах пьесы я умею судить, только вернувшись из театра, а потому позвольте мне не говорить
Вы, кажется, говорили, что Вашей пьесы не поймет публика, ибо пьеса рисует среду специальную. Читая пьесу, я, признаться, ожидал пересола, но, кроме «симфония», «опера» и «мотивчик», ничего специального не обрел и посему позволю себе не разделять Ваших опасений.
Елена сделана хорошо, хоть и говорит местами мужским языком. Место, где она вспоминает о певице в Мангейме, вышло недостаточно тепло именно благодаря этой манере выражаться по-мужски. Знаки препинания в этом воспоминании я расставил бы иначе; например, после слов «с ридикюльчиком в руках» я поставил бы многоточие, потом слово «она» зачеркнул бы. Если же, впрочем, певицы вроде Елены обмущиниваются, то я неправ. Всё это мелочи…
Ядринцев похож на суворинского Адашева * . Ходыков сделан великолепно, дядюшка очень милая скотина… Больше всего мне понравились I, II и V акты, меньше всего III, где у Милочки нет ни одной сочной, длинной фразы, а всё какие-то всхлипывания… Конец остроумен, лучше и придумать нельзя.
Ходыкова надо Свободину играть.
Воображаю, как хорошо сошла бы Ваша «Симфония» у нас в Малом театре. У нас умеют разговаривать на сцене — это важно. Второй акт поставили бы чудно.
Простите, что пишу чёрт знает как, пятое через десятое. Не умею выражать свои мнения, хоть и называюсь литератором.
На Сахалин я еду в апреле. Если до этого времени будете в Москве, то убедительно прошу Вас пожаловать ко мне. Будьте здоровы и не забывайте Вашего почитателя и немножко собутыльника
А. Чехова.
На конверте:
Петербург, Фонтанка, 24
Модесту Ильичу Чайковскому.
Суворину А. С., 17 февраля 1890 *
771. А. С. СУВОРИНУ
17 февраля 1890 г. Москва.
17 февр.
Будучи деловым человеком, начну с дел:
1) Курепин получил тюремную книгу * в синей обложке и сказал, что он займется ею не без удовольствия.
2) Был орел Филиппов и просил написать Вам, чтобы Вы прислали ему назад его днепровскую повесть * ; он почистит ее, исправит, понюхает и пришлет Вам весною. Вы сказали ему, что весною напечатать можно.
3) Будучи честным человеком, возвращаю Вам: а) книги, полученные от Южина * , b) «Африканку» * ,
4) Воротник * Мамышеву послан с ручательством на 35 лет. Осталось 4 рубля сдачи. Куда их девать?
5) Прилагаю списочек книг * и прошу Вашего содействия для отыскания их и препровождения ко мне. Это первая серия. Это только цветки, скоро будут и ягодки.
Вот и всё. После Вашего отъезда мне стало совсем скучно. Солнце светит адски, пахнет весной, и мне досадно, что я еще не еду на Сахалин. Теперь бы хорошо сидеть на палубе речного парохода или скакать через степь в тарантасе.
Плещеев писал мне * , что все мои петербургские друзья и знакомые сердятся на меня за то, что я якобы скрывался от них. По-видимому, и Плещеев сердится. Я ответил ему так: «Пусть себе сердятся!» Свободин в Москве; был он у меня уже раз шесть и раза три не заставал меня. Он очень доволен результатами германских выборов * и по-прежнему горячо любит литературу. О Лессинге ни полслова * .
Вся Москва уже знает, что я имел честь обедать у Ермоловой * . Курс мой поднялся на целую марку.
Анне Ивановне буду писать особо * . Кланяйтесь всем и будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
Суворину А. С., около 20 февраля 1890 *
772. А. С. СУВОРИНУ
Около 20 февраля 1890 г. Москва.
Спасибо за хлопоты. Атлас Крузенштерна * мне нужен теперь или по возвращении из Сахалина. Лучше теперь. Вы пишете, что карта его плоха. Потому-то она мне и нужна, что она плоха, а хорошую я уже купил у Ильина * за 65 к.
День-деньской я читаю и пишу, читаю и пишу… Чем больше читаю, тем сильнее убеждение, что в два месяца я не успею сделать и четверти того, что задумал, а ведь больше двух месяцев мне нельзя сидеть на Сахалине: подлецы пароходы не ждут! Работа разнообразная, но нудная… Приходится быть и геологом, и метеорологом, и этнографом, а к этому я не привык, и мне скучно. Читать буду о Сахалине до марта, пока есть деньги, а потом сяду за рассказы.
Не помню, за что я повесил себя в письме к Плещееву. Вероятно, за пьянство. Писал я ему * , конечно, в шуточной форме и, кажется, так: «…за что меня следовало бы в одно и то же время повесить и произвести в генералы». Последнее мною вполне заслужено, ибо в Питере я выпил столько, что мною должна гордиться Россия! Помню также, писал я Плещееву, что, живя в Питере, в один месяц я сделал столько, сколько моим молодым друзьям, которые за что-то на меня сердятся, не сделать в целый год; и я не соврал, ибо каждый из моих друзей в 12 раз больше бездельник, чем я. У Вас живя, я многое прочел, многое видел и слышал и сварил кашу не с одним только Галкиным — и это всё, невзирая на винопийство и шаганье из угла в угол.