Том 23. Её величество Любовь
Шрифт:
Это у нее нечто вроде хронического недомогания — принимать за личную обиду недостаток аппетита у тех, для кого она заказывает изысканные обеды и ужины. Не едят — значит не вкусно; не вкусно — стало быть, виновата она.
Нынче Маргоша особенно допекает Китти.
— Может быть, артишоков завтра, Екатерина Владимировна, велеть к обеду подать, а? Вы прежде так любили со сладким соусом.
— Артишоки? Что? Ну, да, хорошо, хорошо, хоть артишоки, — рассеянно говорит Китти, думая о своем, и вдруг бледнеет. — Постойте, Марго, не говорите о еде!.. Мне скверно… ах, как скверно!.. Постойте! — растерянно
Это повторяется с нею уже не в первый раз. Но в этом, конечно, нет ничего удивительного. Она целыми ночами не спит теперь и возится с матерью. Старуха деспотически требует присутствия Китти около себя, особенно по ночам, во время ветров и непогоды, и у невыспавшейся девушки кружится голова и начинаются тошнота и слабость. К докторам она не хочет обращаться и предпочитает лечиться сама, собственными средствами. Она понимает кое-что в медицине. Года три тому назад, пресытившись балами и выездами, она удивила всех: начала изучать медицину, уход за больными, хирургию, работала в качестве сестры-волонтерки в амбулатории одной из общин, прошла курс и получила свидетельство сестры милосердия. И к ухаживанию за больными у нее способности. Ее нежные, тонкие руки как бы созданы для того, чтобы осторожно и мягко накладывать повязки, ставить градусники и припарки.
Это особенно чувствуется теперь, когда Софья Ивановна серьезно больна, когда снова разыгралась у нее эта ужасная болезнь почек. За нею Китти ходит, как за ребенком. Никого другого душевнобольная не подпускает к себе, и когда у несчастной разыгрываются ее обычные приступы, одна только Китти в состоянии облегчить, успокоить их.
— Что с Китти? — Вера смотрит вслед сестре удивленными глазами. — Это уже в четвертый раз за эту неделю.
— Дорогая моя, ты-то хоть не волнуйся! — Зина откладывает работу в сторону и подходит к окну.
Оттуда, из тьмы ночи, глядит осеннее ненастье, после короткой передышки снова забарабанил дождь.
А в Петрограде теперь какое оживление, манифестация, сутолока на улицах, театры, концерты в пользу героев, их семей. И драматические курсы уже работают, конечно. Зина так жаждала поступить туда. Экзаменационные испытания уже были, а она в это время преблагополучно была здесь. Досада какая!
— Они приехали! Они приехали! Они здесь! Вера, Зиночка, Китти… Где Китти? Толя приехал. Слышите? И с ним Николай Луговской. Они идут, они уже здесь! Встречайте же их скорее!
Муся ураганом врывается в комнату. Где печаль, где недавняя тоска? Их уже нет, они иссякли. Ее щеки горят. Варюша едва поспевает за нею.
— Вот они! Милые! — и Муся виснет на шее брата, визжа от счастья, как семилетняя девочка.
Вера, Зина Ланская спешат навстречу офицерам. Откуда-то из внутренних комнат выбегает Китти и с легким криком припадает к плечу Анатолия. Тот, отбиваясь от младшей сестренки, продолжающей душить его поцелуями, протягивает руки старшей сестре.
Он не видел Китти с весны. Она вернулась из-за границы уже после его выступления в поход. И о несчастье, случившемся с их матерью, он ничего не знает. До поры, до времени решено
— Сестричкам привет! Муська, отстань, пластырь ты этакий, дай поздороваться с другими!.. Китти, красавица моя, здравствуй! Как поживаешь? Ты похудела… Не мудрено. Какое счастье еще, что вы вовремя успели вернуться!.. Ma belle cousine! (Прекрасная кузина.) Привет прекраснейшей из прекрасных. Маргариточка, восторг души моей!.. А вы все цветете:
— Ну, уж вы скажете тоже, Анатолий Владимирович! Какое там цвету? На четвертый десяток переваливаю.
— Признайтесь под шумок, сколько сократили? Все не замужем? Ай-ай-ай! Не теряйте времени даром!
— Шутник вы, Анатолий Владимирович! Всегда такое скажете, отчего девушку в краску…
— А вы не краснейте. Не стоит, право! Лучше подыскивайте себе пару, а меня сватом.
— Она, Тольчик, никогда замуж выходить не станет: она в тебя влюблена… без-на-де-жно! — хохочет Муся.
— Ах, погибель моя! Что скажет тоже! — и Маргарита зарделась от смущения.
Но Толя уже забыл о ней. На его взгляд, Китти похудела и изменилась. И Верочка смотрит букой. А Зиночка поразительно похорошела. Впрочем, он этого ожидал.
— А я? А я? — прыгая козочкой вокруг брата, допытывается Муся.
— А ты стрекозой по-прежнему, и никаких эволюции в этом отношении от тебя не жди. До седых волос доживешь, бабушкой будешь, а так и останешься стрекозой.
— Пожалуйста, не пророчь. Я до седых волос не доживу. Я умру молодою, — заявляет Муся, в то время как Луговской пожимает руки девушкам и целует Зинину руку.
Теперь все смотрят жадно, с немым вопросом в лица приезжих. Как изменились они. Как огрубела их кожа, обветренная под открытым небом в окопах! Загорелые, черные, похудевшие, они заметно возмужали; их лица стали серьезнее, и в то же время на них отпечаток отваги, мужества. У тяжко больных часто бывает такое выражение пред смертью, приближение которой они сознают и не боятся.
Коротко остриженные головы обоих офицеров кажутся забавными Мусе.
— Какие уроды стали! Но, ах, какие милые уроды! — восклицает она и восхищается ими, и жалеет их в одно и то же время.
— Да, Марья Владимировна, под немецкими шрапнелями не похорошеешь, — смеется Никс.
— А вы многих немцев убили? Да? Вы сами? Вот этой самой рукою? Штыком или саблей? Из револьвера? А вам не было страшно? Ни чуточки? — допытывается девочка.
— А что maman? Спит? — спрашивает Толя у сестры.
— Она больна, Тольчик, и в этом ужас. Все, все, что было подправлено за границей, все пошло насмарку, — поспевает и тут неугомонная Муся, не обращая никакого внимания на сестер.
— А ее можно видеть?
— Подожди немного… побудь с нами! — совершенно растерявшись, говорит Китти, и ее глаза глядят на брата со страхом и мольбой.
"Вот оно!.. Начинается. Он сейчас все узнает, бедный мальчик!" — говорят испуганные глаза Веры, Муси и Зины.
Чтобы отвлечь внимание Анатолия, хотя бы временно, от матери, Ланская просит обоих офицеров рассказать о боях, об их впечатлениях, о немцах. Маргарита усиленно угощает чаем. Из кухни несут разогретый ужин.