Том 27. Таита (Тайна института)

Чарская Лидия Алексеевна

— Нет, нет, я предоставлю Хризантеме рассказывать ей о цветах, Донье Севилье об Испании, а Невесте Надсона читать стихи любимого поэта, — покорно соглашается Тамара.

— Нечего сказать, блестящее воспитание получит наша дочка, — смеется Земфира, она же Мари Веселовская. — Mesdames, — прибавляет она, — раз главные роли уже определяются, я предлагаю быть ее теткой.

— И я.

— И я тоже.

— И я, — слышатся голоса, — теток может быть много, это не матери.

— Mesdames, остается свободная вакансия

на дядей. Желающие есть? — самым серьезным образом спрашивает Донна Севилья.

— Нет, нет. Дядя должен быть один — Бисмарк Ефим. Это его преимущество.

— А захочет ли он еще принять к себе Глашу?

— Ну вот еще! Как он сможет не захотеть, как он посмеет не захотеть? Ведь мы ему за это платить будем.

— Не то, не то, — и Черненькая Алеко снова выступает на сцену. — Во-первых, не будем наивны и не станем думать, что облагодетельствуем Ефима предложением взять девочку. Бесспорно, он многим рискует, если примет Глашу. Ведь его могут лишить места за это. Без спроса в сторожке, как и всюду среди этих чопорных стен, не может поселиться ни одна живая душа. Но, правда, и я слышала, что Ефим обожает детей и что у него недавно умерла маленькая внучка в деревне, а потому я убеждена, что он исполнит нашу просьбу — возьмет Глашу.

— Только бы она не болела. Я подарю Ефиму мою аптечку. И научу его, как и сколько давать Глаше лекарств, — произнесла Валя.

— Ну, пошла-поехала! Этого еще не хватало: здоровую девчушку пичкать валерьянкой и мятой, — зазвучали негодующие голоса.

— Нет, что вы, — внезапно смущается Валя, — я только предложила бы делать химические анализы той пищи, которую будем давать нашей дочке. Надо же знать, сколько белковых веществ входит в нее.

— Душа моя, помолчи лучше, — бесцеремонно обрывает ее Шарадзе, в то время, как все остальные кругом смеются.

Несмотря на этот смех и суету, Глаша, единственная причина всех этих горячих споров и переживаемого волнения, умудряется заснуть на руках Стеши. Ее белобрысая головенка прислоняется к плечу девушки, темные ресницы сомкнулись, алый ротик приоткрыт.

— Mesdames, тише: она заснула. Какой душонок! Я сейчас же со Стешей иду к Бисмарку и буду просить, молить и требовать, чтобы он принял нашу Глашу, — и Баян мчится в дортуар одеваться.

— И я с тобою, и я, — настаивает Тамара Тер-Дуярова.

— Прихватите и нас с Земфирой, — просит Алеко.

Через минуту «депутация» во главе со Стешей, несущей сонную Глашу, крадется из умывальной, сопровождаемая напутствиями и пожеланиями остающихся. Среди последних возникают новые разговоры, новые горячие споры.

— Глаша. Это невозможное имя, — возмущается поэтичная Невеста Надсона. — Глаша, Глафира… ужас!

— Назовем ее как-нибудь иначе, это ни к чему не обязывает, — предлагает Донна Севилья. — Ах, у русских нет красивых имен. Это не Испания. Если

бы ее можно было назвать донной Эльвирой, донной Лаурой, донной Альфонсиной. Как это было бы прекрасно!

— Перестань грешить, Галкина, — неожиданно и сурово обрывает ее Капочка Малиновская. — Католическое имя для русской — это невозможно!

— Ничего тут нет грешного, ей-богу, — хорохорится Ольга, — откуда ты взяла?

— А произносить имя Господа Бога твоего всуе — грех и ересь сугубая, — не унимается Капочка.

— Mesdames, уймите же эту святошу, — сердится Ольга.

— Простую смертную, грешницу святошею называть троякий грех и ересь, — бубнит Малиновская, награждая Галкину уничтожающим взглядом.

— Mesdames, держите меня, а то я Бог знает что с нею сделаю. Я не отвечаю за свой испанский темперамент, — внезапно разражается смехом Донна Севилья.

Вдруг Золотая Рыбка ударяет себя ладонью по лбу.

— Придумала! Придумала! Это не имя, а прозвище. И какое красивое! Какое подходящее! — звенит ее стеклянный голосок.

— Ну? — срывается у всех одним общим звуком.

— Мы станем называть ее Тайной. Не правда ли, хорошо? — и красивые глазки девушки вспыхивают и загораются оживлением.

— Лидочка, ты — богиня мудрости, ты — сама Афина Паллада. Дай я тебя поцелую за это! — и Муся Сокольская, Хризантема, с поцелуями бросается на грудь подруге.

— Тайна института. Это и красиво и… удобно. Так и будем называть ее Тайной, — продолжала развивать свое предложение Золотая Рыбка, сама, очевидно, восхищаясь пришедшей ей на ум мыслью.

— Великолепно! Очаровательно! — восклицает Хризантема.

— Тайна! Это адски хорошо!

— Лучше всяких испанских имен, пожалуй, — соглашается и Донна Севилья.

— А жаль, — смеется Маша Лихачева, — что не испанское имя мы дали Глаше. Лишим этим возможности нашу Донну послать прошение испанскому королю разрешить принять на себя крещение нашей дочки.

— Глупости говоришь, — вспыхивает и смеется Ольга.

— А разве ты не думаешь постоянно об Альфонсе испанском? А? Сознайся. Послала бы ему прошение и подписала бы: "Русско-испанская подданная Донна Севилья Галкина. Не правда ли, хорошо звучит, mesdames?

— Олечкино прошение не было бы принято, — смеются институтки.

— Но почему? Она ведь приложила бы к нему гербовую марку со штемпелем, как следует.

— Mesdames, мы уклоняемся от главной темы. Нравится придуманное прозвище или нет? — и Золотая Рыбка обегает оживленным взглядом лица подруг.

— Браво! Браво! Чудесно! Бесподобно! — звучат кругом голоса и сдержанные аплодисменты.

Одна Капочка недовольна, качает головой и шепчет:

— Тайна! Не христианское, а языческое что-то. Грех и ересь.

— Сама-то ты ересь в квадрате, в кубе, — смеется Ольга Галкина.