Том 3. Чёрным по белому
Шрифт:
— Так, так. Можно полюбопытствовать?
— На что?
— На письмецо. Я отдам потом.
— Что вы! Это моя самая святая теперь вещь…
— Самая святая? Ага!
Молодой человек вынул записную книжку и отметил:
«Самая святая, — сказала нам мать».
— Благодарю вас. Еще вопросик: когда вы вбежали в комнату — застали сынка в агонии, или как?
Мать закрыла лицо руками.
— Мертвый уже был.
— Значит, агонии уже не застали? Экая жалость? А какая система?
— Чего?
— Револьвера.
— Не заметила я. Не до того было…
— Да, скажите, гм… вам, конечно, очень жалко
— Сына-то?!!
— Да, да… сына… конечно. Я это понимаю. Ну, а скажите: у вас всё-таки осталось еще немного детей?
Я вскочил и схватил за руку розового молодого человека.
— Пойдем отсюда!
— Сейчас, сейчас. А позвольте полюбопытствовать, сударыня: а кухарка не видела агонии вашего сынка?
— Извините… мне тяжело говорить об этом…
— А-а… спасибо. Гм!.. Делает вам честь…
Он положил на колено записную книжку и отметил:
— «Мать убита горем. Тяжелые воспоминания. Система неизвестна».
— Еще вопросик: вы очень удивились, в первый момент, когда застали его лежащим на полу, вместо постели?
Я схватил его за руку и потащил.
В тот же вечер он повез меня в театр на премьеру пьесы, о которой ему предстояло дать рецензию… Когда мы приехали — только что кончился четвертый акт и оставался пятый.
— Посмотрим пятый? — спросил я.
— Не стоит. С кем это вы раскланялись?
— Знакомый. А что?
— Спросите его, как пьеса?
Я подошел к знакомому и вступил с ним в разговор.
Тут же, в фойе в одном шаге от нас стал розовый молодой человек и, с видом скучающего ротозея, принялся рассматривать витрину с портретами актеров.
— Пьеса? Как вам сказать… Пьеса из тех, которые принято называть «сценичными». Фабула бессодержательна, но автор опытен и это его спасает. И сюжет стар! Акробаты благотворительности — об этом еще писал Григорович. Декорации хорошие, а постановка неважная… Очень интересна была в роли Евгении — Баранская. Остальные так себе. Положим, по первому спектаклю нельзя судить…
Со стороны фотографической витрины до меня донесся шёпот:
— Спросите: вызывали ли автора?
— А автора вызывали? — спросил я.
— Он не был в театре. Нездоров, что ли. Простуда, кажется.
Розовый молодой человек неожиданно обернулся ко мне и сказал:
— Ну, я поеду. Еще в редакцию нужно успеть. Прощайте.
На другое утро в той же самой газете, где была анкета об устрицах, я прочел рецензию о новой пьесе:
«Еще популярный писатель Григорович касался наболевшего вопроса об „акробатах благотворительности“, этих фальшивых исковерканных ложью и ханжеством людях. Ту же тему положил в основание пьесы и автор „Сливок общества“. Правда, сюжет не нов, но сценическая опытность и знание театральных вкусов публики спасли на этот раз произведение автора. Разыграна была пьеса, за исключением г-жи Баранской, давшей цельный искренний образ, — очень, как говорится, „так себе“. Хотя все старались, не исключая и суфлера. Впрочем, по первому спектаклю нельзя судить… Постановка нам не понравилась. Что это сделалось с режиссером Агеевым? Спасли положение декорации, действительно, прекрасные и сделанные с большим вкусом. Публика пыталась вызывать автора, но — увы — его в театре не было. Тяжелая форма гастрита приковала талантливого автора „Сливок“ к постели.
Чёрные дни
Посвящаю И. М. Хейфецу
Я с самого раннего детства слышал эту фразу:
— Надо откладывать на черный день!
Но, насколько я помню, в детстве у меня было о черном дне совсем иное представление, чем теперь. Черный день рисовался мне таким: случилось солнечное затмение, и среди белого дня наступила черная ночь. Тогда перепуганное человечество вынимает из комодов деньги, отложенные на этот случай, и начинает лихорадочно их тратить… Одного только не мог я в то время взять в толк: что за интерес человечеству тратить скопленные деньги именно в такое мрачное, суетливое, суматошливое время; и потом мне казалось, что черный день, когда ни зги не видно, мог являться непреодолимым препятствием для размена швыряемых денег… Разве что зажигали бы свечи.
В настоящее время я знаю, как и все другие взрослые читатели, — что черный день может наступить даже при солнечной, яркой погоде, и затмение здесь не причем; знаю, что черные дни почти никогда не налетают внезапно, а подкрадываются медленно, ехидно и осторожно, успевая еще перед своим появлением, высосать содержимое комодов, кошельков и старых чулков:
Один знакомый спросил меня:
— Сколько вы зарабатываете? Я сказал.
— Ого! Много откладываете на черный день?
— Да ничего не откладываю.
— Это безрассудно! — сказал строго знакомый — Сейчас вы молоды, здоровы, сильны и, работая много, зарабатываете еще больше. Но вдруг вы заболеете? Вдруг потеряете трудоспособность? Да что там болезнь?.. В один прекрасный день вы попадаете под автомобиль, калечитесь и — что с вами будет?
Я опечалился… Призадумавшись, тихо отвечал:
— Я… буду стараться… ходить по тротуарам.
— Да я насчет автомобиля к примеру сказал. А на тротуаре вам на голову сверху свалится кирпич и пробьет череп, как спелый орех.
Сердце мое похолодело… Положение было отчаянное, безвыходное: на мостовой меня подстерегали страшные, бешеные автомобили, а на тротуарах кирпичи валились именно с таким расчётом, чтобы изувечить мою бедную, никому не делавшую вреда, голову.
— Хорошо! — воскликнул я, с лицом, искаженным тяжелым предчувствием. — С этого момента буду откладывать на черный день!!
Через два дня, пересчитывая в бумажнике деньги, я нашел, что из них я могу без всякого для себя ущерба отложить на черный день пятьдесят рублей.
Сделал я это так: отложил в сторону две двадцатипятирублевки, потом помахал ими в воздухе и поспешно засунул в пустое, среднее отделение бумажника.
— Отложено! — сказал я громко. — На черный день.
Ровно через двое суток наступил черный день. О его цвете не могло быть у всего человечества двух мнений: он был, именно, черный. С утра, одна очень симпатичная, прекрасная лицом и душой дама сказала, что для неё будет большим удовольствием, если мы поедем на несколько часов за город на автомобиле… В кармане у меня была только пятирублевка и два серебряных рубля. День немедленно съежился, потом потускнел потом потемнел и, наконец, сделался таким черным, что я еле мог найти в бумажнике отложенные на этот случай деньги.