Том 3. Чёрным по белому
Шрифт:
Плешаков неохотно сказал:
— Как хочешь… Если ты настаиваешь — едем. Только ведь ты в пиджаке. Нужно тебе заехать переодеться.
— Да зачем же? Пиджак почти новенький… А что толку в смокинге?.. У другого, может быть, и смокинг есть, да зато портной его день и ночь плачет. Пусть меня судят не по платью, а по моему уму и воспитанию.
— Во всяком случае, — усмехнулся Плешаков, — ты получил довольно оригинальное воспитание…
— Смейся, смейся! Мне хотя не приходилось
Мы сели на извозчика и поехали к Полосухиным. Я предвкушал хороший, веселый вечер и поэтому радовался как ребенок.
Насчет моего первого появления и первых приветствий у меня уже сложилось несколько планов.
Можно, во-первых, сыграть роль чудаковатого парня-рубахи и души нараспашку, игнорирующего светские условности, что придает всем его поступкам странную прелесть. Здесь допустима небольшая фамильярность, подшучивание над девицами и любезничание с дамами, что должно вызывать общий смех и восклицания: «Ох уж этот Николай Николаич… Для него нет ничего святого! Только попадись ему на язычок!»
Можно также быть печальным, томным, чтобы было видно, что мысли мои витают где-то далеко, и весь светский шум не долетает до моих ушей… Или еще можно держать себя очень сдержанно, холодно, но в высшей степени вежливо, как и подобает человеку, явившемуся впервые в дом.
Конечно, в том, другом и третьем случае необходимо соблюдение светских приличий, и одинаковым образом как светскость, так и чудаковатость и меланхоличность должны удерживать меня от употребления ножа при операциях с рыбой и от прочих поступков.
— Ну вот мы и приехали к Полосухиным, — сказал Плешаков, соскакивая с извозчика. — Может, ты раздумал?
— Чего там мне раздумывать, — весело возразил я. — Не звери же они, в самом деле. Не съедят меня. Ты меня только не забудь представить.
Плешаков промолчал, и мы, поднявшись по лестнице, позвонили…
После полутемной передней гостиная показалась ослепительной. Я на секунду приостановился, но сейчас же, ободрившись, двинулся вперед.
— Вот это хозяйка, — шепнул мне Плешаков.
— Позвольте представиться! — сказал я, улыбаясь. — Прошу любить да жаловать. Я страшно извиняюсь за немного бестактное, так сказать… Это вторжение очень напоминает человека, который рыбу ест ножом. Впрочем, к чему эти светские условности, не так ли? Ах, сударыня… Все на свете проходит, и через сто лет, вероятно, никого уже из нас не будет на свете…
Тут же я пожалел, что не остановился на какой-нибудь определенной манере держать себя. Начал я «рубахой-парнем», продолжил «светским
— Ничего, милости просим, — сказала хозяйка. — Неужели вы, однако, такой пессимист, что думаете о смерти?
— Да, — вздохнул я. — Что такое, в сущности, жизнь? Какой-то постоялый двор. Все приходят, уходят. Стоит ли после этого мучиться, страдать…
Лицо хозяйки омрачилось. «Однако, — подумал я. Пригодна ли меланхоличность для светского вечера, где все должны веселиться?..»
Я надел на себя личину чудака, всеобщего любимца, «рубахи-парня». Прищелкнул пальцами и спросил:
— А где же хозяин сего богоспасаемого домишки?
— Он в карточной комнате.
— А-а, — подмигнул я. — Променял красивую женушку на картишки. Хе-хе. Ох, приударю я за вами — будет он тогда с выигрышем!
— С каким? — бледно улыбнулась хозяйка.
— Кому не везет в любви — везет в картах! А вы будто бы не понимаете? Ох эти женщины!
Я лукаво засмеялся. Лицо хозяйки дома казалось равнодушным. Она отвернулась и посмотрела на какого-то старика, топтавшегося в углу.
«Рубаха-парень» брал свое. Я кивнул головой на старика и сказал:
— Мы как будто во фруктовом саду.
— Почему?
— Да на одном из деревьев уже выросла синяя слива.
Я думал, что она расхохочется, так как нос старика действительно напоминал синюю сливу, но оказалось, что старик приходился ей отцом, и она обиделась.
Пришлось пустить в ход всю свою светскость, чтобы выпутаться из неловкого положения. Я пригласил на помощь «сдержанного аристократа» и сказал:
— Я извиняюсь за эту шутку. Старик мне, откровенно говоря, очень нравится. Кроме того, ведь не написано же у него на лбу, кто он такой.
— Ничего, — сказала хозяйка. — Бывает. Это легко случается, если человек приходит в дом, где он никого не знает.
— Разве он никого не знает? — удивился я.
— Кто?
— Ваш папаша.
— Я говорю не о папаше. Извините, я пойду распорядиться по хозяйству.
«Сдержанный аристократ» поклонился и… сейчас же уступил место «душе нараспашку».
— Господи! Такие прелестные ручки, созданные для ласк, должны хлопотать по хозяйству… Знаете что? Скажу вам откровенно: я познакомился с вами всего несколько минут, но чувствую себя, как будто знаком десять лет. Ей-богу! Так что вы со мной не стесняйтесь. Хотите, я пойду, помогу вам по хозяйству.
— Что вы! Мне ведь придется заглянуть на кухню…
— Заглянем вместе! Эхма! Ей-богу, нужно быть проще. Вы мною располагайте… Я могу все: ветчину нарезать, бутылки откупорить…