Том 3. Корни японского солнца
Шрифт:
Пятнадцатого числа за городом, около старинного монастыря, устраивалось гуляние в честь праздника, молебствия, ярмарка, карусели, пальба из шутих.
Мы поехали на празднество. Мать и старшая жена поехали на рикшах. Я и Сун, мы поехали верхами. Подо мной шел Васька, мой верный друг. Васька изменился в Китае, он похудел от жары и от соломы вместо сена. Он изменился так же, должно быть, как и я. Мне стыдно было ехать по улицам, одетой в шутовской китайский костюм. Мы выехали за город.
Впереди была широкая дорога, упиравшаяся в небо, широкое и бесконечное. И на меня напала дурь — пусть будет, что будет!
— Васька, побудем хоть минуту
Я дала Ваське хлыста, бросив его в галоп. Ребенок завертелся в животе, тупая боль охватила мой живот, мне было приятно от этой боли. Эта боль была пустяком по сравнению с той дикой радостью ощущения свободы, когда хоть на миг, но я одна. Сун мчался за мной, ничего не понимая…
Празднества, разряженных китаянок, знаменитых акробатов и артистов я не видела. Невыносимая боль охватила меня. Я была счастлива, надеясь, что освобожусь от ребенка. Меня отвезли домой. К утру был выкидыш…
Родила Тасюнди-ча — впервые живого ребенка, девочку. До этого она родила только мертвеньких.
Умер дядя Суна. Это было событием в нашем доме. На похоронах я не участвовала: я была больна. На меня надели траур: белые туфли и белую кофточку. Траур я носила сто дней.
В нашей семье славилась жена Сы-вын-куй. Семья Сы-вын-куй состояла из старухи-матери, сына, невестки и четырех детей.
Именно эта невестка и была предметом многих разговоров. Ей было сорок лет, она считалась красавицей, она имела крошечные ножки и громадные глаза. Она распоряжалась в доме. В ее распоряжении были ловар, ама и швея. Жила Сы-вын-куй богато. Как все богатые китаянки, Сы-вын-куй сидела дома, изредка бывая с горничной в театре или в гостях. Внешне она ничем не отличалась от остальных китаянок. Но в доме своем она поставила себя необыкновенно. Она командовала домом. Тихоня-муж подчинялся ей беспрекословно. Старуху-свекровь она ни к чему не допускала, раз навсегда дав ей понять, что она, Сы-вынкуй, есть хозяйка дома. Старуха так боялась ссор и так любила сына, которому то и дело попадало от жены, что ради него переносила все. Даже к внучатам старуха относилась со страхом.
У Сы-вын-куй была дочь на выданье. Сыновья ее учились плохо, вместо школы играли за воротами в чушки, не пропуская соседних мальчишек и торговцев со сладостями, — первых они били, у вторых брали сладости в долг, отсылая их за деньгами к безмолвному отцу. Дочь Гэгэза знала английский язык, и мать покупала ей английские романы. Ходила Гэгэза в громадных очках, часто одевалась по-европейски, но белилась и красилась по-китайски. Гэгэза была любимицей в доме. По китайским обычаям иной раз подыскивают детям женихов и невест еще с детства последних. Сывын-куй нарушила все обычаи, подыскивая жениха для Гэгэзы. Она хотела найти ей жениха не только богатого, но и красивого, а также такого, который бы нравился самой Гэгэзе. По китайским обычаям, невеста и жених не видят друг друга до свадьбы: мать сама подстраивала несколько свиданий дочери с предполагаемыми женихами. Сы-вын-куй часто говаривала, что она была несчастна в браке и никак не хочет, чтобы то же самое повторилось с ее дочерью.
Муж Сы-вын-куй был забит, был несчастлив в браке, поговаривали, что жена Сы-вын-куй живет со своим поваром. Муж покорно подчинялся жене в приискании жениха.
Я всегда с удовольствием слушала о Сы-вын-куй, но все окружающие остерегались ее и боялись приглашать ее в гости. У нее не было друзей, ее все осуждали — эту женщину, которая казалась
— Вот бы мне туда!..
Однажды она сказала Суну:
— Ты так хорошо рассказываешь о России. Почему же ты сам держишь свою русскую жену наравне с нами? Ведь она не китаянка. Ей тяжела такая жизнь.
Сун заулыбался и ничего не ответил ей. А когда она ушла, стал осуждать ее, бранить меня и запретил мне ее слушать.
Сы-вын-куй нашла жениха для Гэгэзы. Ходили слухи, что жених — кутила, посещает публичные дома, вместо того чтобы помогать отцу в фирме, учится в Пекинском университете. Сы-вын-куй презрительно улыбалась и говорила:
— Какое до этого дело посторонним! Они оба видели друг друга и друг другу нравятся. Это важнее всего. И они оба говорят по-английски.
И судили же Сы-вын-куй за этого жениха! А особенно за то, что жених и невеста вместе ходят в европейский кинематограф! Я расспрашивала Суна о женихе, Сун его знал. По словам Суна, жених был красив, высокий и полный мужчина, он был из богатой семьи, на его имя были записаны два доходных дома, и накопилось много долгов.
Меня пригласили на свадьбу. Сун сказал Сы-вын-куй, что я беременна, — по китайским понятиям беременным женщинам нельзя быть на свадьбе, они могут сглазить невесту.
— На моей свадьбе не было тяжелого брюха, — сказала Сы-вын-куй, — а что, я счастливее, что ли, от этого? Не верю ничему. Пусть приходит. И пусть приходит в русском платье.
Она же и подарила мне голубого шелка на платье.
Мне не пришлось побывать на свадьбе Гэгэзы. В день свадьбы я проснулась с болью в животе. До родов оставался еще месяц, я не связывала этой боли с родами. Я думала, что у меня припадок хулезы, китайской болезни, вызывающейся жарою. На прошедшие перед родами воды я не обратила внимания, — признаться, я тогда совершенно не знала о них. Меня только удивляло, что я беспрестанно мочусь. Мать заметила, что я все время бегаю на судно, спросила, в чем дело. Я сослалась на хулезу.
Странно лечат китайцы эту болезнь. Берут медный тунзер, обмакивают в холодную воду, натирают по голой спине, руки, груди, трут до тех пор, пока не выступят красные полосы. Затем человека оставляют в покое. Эта болезнь происходит от невероятной жары, которая бывает в Китае. Мать стала натирать меня медяшкой. Полосы появились, но не красные, а багровые, вроде кровоподтеков. Мать по цвету полос установила, что хулезы у меня нет. Тогда она потребовала, чтобы я показала свой живот.
Сейчас же послали за колдуньей-повитухой, а мать, пока та не приходила, причитала, что преждевременные роды у меня потому, что я, беременная, собралась идти на свадьбу…
О, участь китайской женщины! — меня поставили перед идолами, пока с кана снимали войлок, на голый кирпич насыпали песок и на песок клали специальные листы впитывающей в себя влагу бумаги; на этих священном песке и священной бумаге я должна была родить. Меня перенесли от идолов на эту бумагу, и старшая жена стала что есть силы и злобы рвать мои волосы, чтобы, по китайской традиции, оттянуть боль от живота и не давать мне возможности впасть в обморок. Мне в рот вливали тибетского лекарства, разведенного на моче трехлетнего мальчика.