Том 3. Морские сны
Шрифт:
Поднимаются на борт, разбираются по трюмам, снимают пальто. Под пальто на левом плече — крюк. Страшная штука — крюки грузчиков. Белое жало, плавный, как у серпа, изгиб, отполированная ладонью рукоять. Не дай господь увидеть такой крюк над головой.
Кое-кто в белых касках с «дубль ве» на лбу, остальные в кепках. Сумочки с бутербродами. У бригадира деревянный ящик-сундук.
Бригадир, вероятно, уже «сэлф мэйд мэн» — «человек, сделавший себя сам», по местному выражению. Джеймс Кук, к примеру, тоже сделал себя сам.
Надевают куртки. Брезент,
Лебедчиков сразу отличишь от грузчиков: часто седые уже совсем, могут быть в очках, куртки у них чище и дороже.
Сонные, чешутся, зевают, кашляют.
Туман над сонной водой Сорри-дока. Слабо светятся окна в высотных зданиях на берегу. Ни реклам, ни городского шума.
Заглядывают в трюмы. Из трюмов — как из ледника. Кое-где белеет снег на русских досках, — ленинградский снежок привезли мы в Лондон. А рукавиц у знаменитых докеров нет. Дорогое дело рукавицы. И носовых платков у них нет. Для этого дела существует международный носовой платок — большой и указательный пальцы.
Сейчас все вместе они начинают перевооружать наши стрелы на свой манер. А работать будут каждый сам за себя. Каждый надергает крюком свой пакет досок, уложит — застропит.
Сижу в каюте, жду стивидора. Не повезло мне — первый день выгрузки, а я еще и вахтенный помощник.
Является боцман.
— Виктор Викторович, что они с нашими стрелами делают?
— Не могу понять.
— Запретите им наше грузовое устройство трогать!
— Семеныч, знаешь закон: не говори с толпой, говори с начальником. Придет стивидор — разберемся.
— Я тут двадцатый раз, а такого безобразия не было. Они бочки с собой притащили, к оттяжкам крепят. Запретите!
Начинается! Боцману что-то непонятно, боцману не хватает определенности. Как будто мне ее хватает хоть в чем-нибудь! Да я за ней, может быть, уже двадцать лет по морям охочусь… Голсуорси, между прочим, так объяснял отсутствие у Чехова романов: чем длиннее произведение, тем более нужно, чтобы в нем случалось что-то определенное…
— Семеныч, — говорю я. — Разберемся. А вахтенного у трапа никакой работой не занимай. Буду следить все время! Пока!..
Ровно в девять появляется толстый пожилой мистер — стивидор, руководитель разгрузки. От него уже сильно потягивает спиртным. Как он рад со мной познакомиться! Всю жизнь он мечтал встретить такого мейта! Американцы — дрянь, а не мужчины! А с русскими у него все всегда ол райт! Его лучший друг — русский капитан Юра Павлов. Знаю я Юру Павлова?..
Где британская сдержанность и малословие? Минут десять я уясняю то, что он болтает. Потом выволакиваю на палубу. Совсем ему не хочется на свежий воздух, вернее в смог. Ему хочется посидеть в каюте секонда, покурить.
Спрашиваю, чего тянут резину его люди, что делают из наших грузовых устройств и вообще: «Вас ис дас, каррамба?» Я уже опытный, подозреваю: по-русски он понимает изрядно, но хитрит. Выгодно
Его докеры уже принайтовили к оттяжкам здоровенные бочки из-под бензина и требуют воды. Какой воды — вон ее сколько в Сорри-доке — лей, не хочу!
— Глядите на француза, — тихо выдавливает боцман. Он уже уловил суть происходящего.
У стенки дока справа от нас стоит французское судно, его грузят пиломатериалами. Видно, как английское изобретение — бочка-противовес — то опускается к самой воде, отводя стрелу за борт, то поднимается. Рационализация. В бочку надо налить воды — пустая бочка, естественно, ничего не весит. Но как туда воды налить? Не ведром же ее из-за борта черпать. Надо пожарный насос запускать, давать воду в пожарные рожки на палубу.
Звоню в машину. Вахтенный механик хохочет: вы что, собрались палубу мыть?
Объясняю.
Докеры уже стряхнули сон, развлекаются как умеют. Один присел от ветра на корточки, курит, другой подбирается к нему сзади, как тигр, поддевает носком ботинка под зад и переворачивает головой вперед. Весело всем. Парень стоит, в одной руке термос, в другой бутерброд — не успел дома позавтракать. Ему просовывают доску между ног, а руки у паренька заняты — как ему обороняться? Опять весело. Во всем мире у солдат и грузчиков шутки одни и те же.
Стивидор смывается с борта.
Вода пошла из рожков на палубу. Теперь англичанам требуется воронка. Шланг у них свой, специальный, а нужна воронка. Ищем воронку еще минут десять. Серый от ненависти к докерам боцман приносит воронку, швыряет в ватервейс.
— Викторыч, нашу оттяжку украли! Вон на той барже! Задержите ее!
И правда, наша оттяжка — метров десять приличного троса. А баржевик привязывает ею баржу к своему катеру.
— Стоп! — ору. И делаю всемирно понятный жест — скрещенные руки над головой. От меня до англичанина совсем близко, но он не слышит. Как сформулировал Голсуорси: «Англичанину важнее всего сохранить иллюзию». Баржевик отлично сохраняет иллюзию того, что веревка принадлежит ему. От ненависти к мелкому воришке боцман делается серее волка и с презрением бормочет: «Ну и рабочий класс! Ну и пролетарии всех стран соединяйтесь!»
Боцман небось запамятовал, что эти слова родились здесь, на берегу Темзы. Десять метров веревки — ерунда, но тут во мне заговорила национальная гордость. Вызываю чиф-тальмана. Единственный обаятельный англичанин на борту. Воротник не поднят выше ушей, кепка не натянута на нос, грудь распахнута навстречу ветрам Альбиона, и рот распахнут в белозубой улыбке. Очень на Грегори Пека похож. Так я его и зову до конца выгрузки.
— Грегори, так тебя и так!
Понял, подобрал с палубы строительную скобу, запустил ею в баржевика, договорился, побожился, что баржевик сейчас вернется и притащит оттяжку обратно.