Том 3. Музыка для хамелеонов. Рассказы
Шрифт:
Мэри покачала головой: «Прямо как мой парень. То же самое».
Мы стоим, смотрим на окно, нас заливает дождь.
«И вот однажды она нарядилась, пригласила гостей на обед; все говорили, как она мило выглядит. Но после обеда, перед тем как лечь спать, она выпила тридцать таблеток секонала и больше не проснулась».
Мэри рассержена, быстро шагает под дождем. «Она не имела права так поступить. Я этого не признаю. Это против моих убеждений».)
ПОПУГАЙ (кричит). Боже мой!
МЭРИ. Слыхал? Что я тебе говорила?
ПОПУГАЙ. Ой, вей! Ой, вей!
(Попугай, сюрреалистический коллаж зеленых, желтых и оранжевых осыпающихся перьев, восседает на жердочке красного дерева в неумолимо
МЭРИ. Ты чего смеешься? Что смешного?
Т. К. Ничего, мой ангел. Это твой перуанский табачок. Я так понимаю, мистер Берковиц — вольтижёр?
ПОПУГАЙ. Ой, вей!
МЭРИ. Заткнись! Пока я тебе башку не свернула к черту.
Т. К. Ага, начинаем сквернословить… (Мэри бурчит и крестится.) У птицы есть имя?
МЭРИ. Угу. Угадай.
Т. К. Полли.
МЭРИ (с искренним удивлением). Как ты догадался?
Т. К. Значит, он девушка.
МЭРИ. Это женское имя — значит, наверное, девушка. Девушка или нет, но стерва. Посмотри, сколько дерьма на полу. А я — убирай.
Т. К. Какие выражения.
ПОЛЛИ. Боже мой!
МЭРИ. Нервы не выдерживают. Надо бы поправиться. (Извлекается жестяная коробочка, косяки, щипчики для косяка, спички.) И посмотрим, не найдется ли чего на кухне. Очень захотелось пожевать.
(Холодильник Берковицев — мечта чревоугодника, рог изобилия, море калорий. Неудивительно, что у хозяина такие щеки. «Это да, — замечает Мэри, — оба жрут, как свиньи. Живот у нее… Как будто сейчас разродится пятерней. А ему все костюмы шьют на заказ — магазинное ничего не налазит. Хм, вкусненькое, я проголодалась. Эти кокосовые пирожки прямо просятся в рот. И кофейный торт — от ломтика не отказалась бы. Можно положить на них мороженое». Вынуты громадные бульонные чашки, Мэри наполняет их кокосовыми пирогами, кусками кофейного торта и накладывает сверху фисташковое мороженое кусками в кулак величиной. С этими яствами возвращаемся в гостиную и набрасываемся на них, как голодные сироты. Ничто так не обостряет аппетит, как трава. Разделались с первой порцией, подымили еще, и Мэри наполняет чашки еще основательнее.)
МЭРИ. Как чувствуешь?
Т. К. Хорошо чувствую.
МЭРИ. Как хорошо?
Т. К. Очень хорошо.
МЭРИ. Нет, скажи точно, что чувствуешь.
Т. К. Я в Австралии.
МЭРИ. Когда-нибудь был в Австрии?
Т. К. Не в Австрии. В Австралии. Не был, но сейчас я там. А все говорят, это скучное место. Много они знают! Самый лучший на свете серфинг. Я на доске, оседлал волну, высокую, как… как…
МЭРИ. Как самолет. Ха-ха.
Т. К. Она из расплавленных изумрудов. Волна. Солнце печет мне спину, брызги солят лицо, а вокруг голодные акулы. «Синяя вода, белая смерть». Потрясающая была картина, а? Голодные белые людоедки кругом, но меня они не беспокоят… честно, мне на них насра…
МЭРИ (глаза расширились от страха). Берегись, акулы! У них страшенные зубы. Калекой станешь на всю жизнь. На улицах побираться будешь.
Т. К. Музыку!
МЭРИ.
Бедра ее вращаются, пальцы щелкают, она изящна и вместе с тем раскованна, словно вернулась в чувственную ночь своей молодости и танцует с призрачным партнером, вспомнив старую хореографию. Это волшебство, потому что ее тело сбросило возраст и, послушное барабанам и гитарам, очерчивает собой тончайшие смены ритма; она в трансе, на нее снизошла благодать, как это предположительно бывает со святыми во время видений. Я тоже слышу музыку, она пробирает меня как амфетамин — каждая нота отдается во мне отдельно и ясно, как удары церковного колокола тихим зимним воскресеньем. Я иду к ней, в ее объятия, и мы движемся слитно, смеясь, изгибаясь, и даже когда музыку прерывает диктор, тараторящий по-испански со скоростью кастаньет, мы продолжаем танец, потому что музыка застряла у нас в головах, как мы сами застряли в смехе и друг у друга в объятиях; она все громче, громче, так громко, что мы не слышим, как щелкнул замок, как открылась и закрылась дверь.)
ПОЛЛИ. Боже мой!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Что это? что происходит?
ПОЛЛИ. Ой, вей! Ой, вей!
МЭРИ. А, здравствуйте, миссис Берковиц. И мистер Берковиц. Как поживаете?
(Они вплывают, как надувные Микки — и Минни-Маус на нью-йоркском параде в День благодарения[53]. Хотя ничего мышиного в этой паре нет. Их разъяренные глаза — ее сквозь очки в оправе с блестками — озирают сцену: наши шаловливые усы из мороженого, комнату, наполненную едким запахом марихуаны. Миссис Берковиц подходит к приемнику и выключает радио.)
МИССИС БЕРКОВИЦ. Кто этот человек?
МЭРИ. Я не знала, что вы дома.
МИССИС БЕРКОВИЦ. Как видите. Я вас спрашиваю: кто этот человек?
МЭРИ. Он мой друг. Помогает мне. Сегодня работы много.
МИСТЕР БЕРКОВИЦ. Ты пьяна.
МЭРИ (притворно ласковым голосом). Как это вы говорите?
МИССИС БЕРКОВИЦ. Он сказал, что вы пьяны. Я потрясена. Честно вам скажу.
МЭРИ. Раз уж мы заговорили честно, я вам честно вот что скажу: сегодня я последний день у вас ишачила — я вам отказываю.
МИССИС БЕРКОВИЦ. Вы мне отказываете?
МИСТЕР БЕРКОВИЦ. Вон отсюда! Пока полицию не вызвали.
(Без лишних слов мы собираем наше имущество. Мэри машет попугаю: «Пока Полли. Ты молодец. Хорошая девочка. Я просто шутила». И у двери, где сурово воздвиглись ее бывшие наниматели, она объявляет: «Имейте в виду, я за всю жизнь капли в рот не взяла».
Внизу дождь льет по-прежнему. Мы бредем по Парк-авеню, потом переходим на Лексинггон.)
МЭРИ. Говорила тебе — надутые.
Т. К. В музей их, в музей.
(Но оживление нас покинуло, перуанская листва выветривается, начинается отходняк, доска подо мной уходит под воду, и акулы, если попадутся мне на глаза, испугают до полусмерти.)
МЭРИ. А мне еще к миссис Кронкайт. Но она хорошая, простит меня, если не приду до завтра. Пойду-ка я домой.
Т. К. Давай поймаю тебе такси.
МЭРИ. Терпеть не могу с ними собачиться. Эти таксисты не любят цветных. Даже когда сами цветные. Нет, поеду на метро с Восемьдесят шестой.
(Мэри живет в Бронксе, возле стадиона «Янки»; говорит, что семье в квартире быдо тесно, но теперь она одна, квартира кажется огромной, и ей страшно. «Поставила по три замка на каждую дверь, а окна забила гвоздями. Купила бы овчарку, да придется надолго одну оставлять. Я знаю, каково быть одной — собаке этого не пожелаю».)