Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе
Шрифт:
— Скажите на милость!
— А намеднись вот у Пеструшкиных на бале, мальчишка Шалимовский, гимназист, подходит ко мне, мерзавец, и говорит: «А вы, говорит, знаете, Семен Мнхайлыч, что вас уничтожают?» Спрашиваю я вас, каково мне эти плюхи-то есть?
— Даже мальчишки, и те!
— Да в мальчишках-то и сила вся! Откровенно скажу, что если бы не мальчишки, мы и до сих пор благоденствовали бы! Это они своим тявканьем, это от них все загорелось. Господи! жили-жили, и вдруг напасть!
— Да и старики-то, Семен Михайлыч, хороши!
— И мальчишки, и старики, и Барабошка, и весь мир заодно!
—
— Да, и переменили, и поощрили! Ну да, и переменили, и поощрили! Что ж, и поощрили!
— Как же это, однако?
— Вот видите, Николай Иваныч, я целый месяц об этом знаю… Вы понимаете, что у меня должно тутпроисходить? — Он указал на грудь. — Все это время я думал… все думал…
— И что же?
— Я просто пришел, к заключению, что все это не более как страшный сон!
— Тсс…
— Да, это страшный сон, потому что этого не может быть!
— Однако вы имеете письма?
— Имею действительно, но в то же время питаю уверенность… что мы возродимся!
— То есть как же это?.. Вы думаете, значит, что вам опять дадут новый мундир?
— Да нет, не то, не в мундире тут сила: дух времени не таков! Но что мы возродимся — это верно. Потому ненатурально! Опять-таки спрашиваю я вас, возможно ли существовать без системы?
— Нет, я положительно убежден, что без системы и одного дня пробыть невозможно.
— Ну, а какого же тут черта систему выдумаешь! Следовательно, мы возродимся: в мундирах ли, без мундиров ли, но мы возродимся — это верно! Конечно, сначала все это будет как будто под пеплом, а потом оно потеплится-потеплится, да и воспрянет настоящим манером!
— Да вы-то? вы-то? что с вами будет?
— Что обо мне говорить! Я… я могу найти для себя убежище в одном из новых учреждений, о котором пишет Малявка… Но это все равно! Главное все-таки в том, что мы возродимся!
Полковник был велик: я понял это и позавидовал ему. Мне думалось о том, как сладко и велико должно быть гражданское чувство, в силу которого человек забывает о себе, чтоб всем существом своим устремиться к одному предмету — любезному отечеству!
Мы расстались утешенные и облегченные. Всю дорогу я твердил себе:
— Мы возродимся, ибо без системы существовать нельзя!
IV
На бале
В бывалые времена, когда губернаторша желала повеселить себя и своих demoiselles [187] , то просто говорила губернатору:
187
барышень.
— Губернатор! что ж ты не прикажешь откупщику бал дать?
— Можно! — ответствовал обыкновенно губернатор и тотчас же посылал за откупщиком.
— Бал? — вопрошал губернатор.
— Можно-с, — ответствовал откупщик.
И дело устроивалось легко, просто и умилительно. Губернатор оставался доволен, что он дал возможность откупщику повеселиться; откупщик оставался доволен, что он хотя на несколько часов мог послужить в некотором смысле административным
Наш глуповский губернатор не дальнозорок (употребляю это слово не в обидном для этого сановника смысле, но просто желая выразить, что он близорук). Помещики знают это и говорят: «это ничего»; чиновники знают это и говорят: «это ничего»; наконец, местные либералы знают это и говорят: «это ничего». Для всех «ничего» — стало быть, очень хорошо.
С своей стороны скажу: это хорошо именно потому, что это «ничего». Горе тому граду, в котором «князь» юн, усерден по службе и не чужд разговоров о самоуправлении. «Князь» может забрать себе в голову, что он благонамереннейший и образованнейший человек, и черт знает чего наделает! Почнет купцов за бороды трясти, а помещикам реприманды делать, почнет женские гимназии устроять, почнет заботиться о распространении обществ трезвости… одним словом, учредит нечто вроде временного землетрясения.
Наш начальник края принадлежит к так называемой старой школе. Он управляет с прохладою, любит поесть, попить и поврать с барынями, о самоуправлении же не имеет никакого понятия. Зато чиновники боготворят его, зато помещики беспрестанно зовут его к себе откушать, зато откупщик устрояет в честь его обжорные торжества и говорит на них благодарственные спичи, в которых сравнивает его с Минервою; зато землетрясения ни временного, ни постоянного у нас нет и не бывало. Зато он приехал к нам на губернию худенький и мизерненький (словно кошка, у которой от голода шерсть вылезла), а в два года отъелся так, что сделался совершенной кубышечкой, и только последние моральные потрясения возвратили его к первоначальной худобе и мизерности.
На днях как-то губернаторша, по старой привычке, обратилась к мужу с обычным вопросом относительно устройства какого-либо увеселения.
— Губернатор! — сказала она, — ты забываешь, душа моя, что откупщик уж третий месяц ничего не делает!
— Мож… — отвечал было губернатор, но потом спохватился и, махнув рукою, прибавил очень решительно: — Нельзя!
— C’est inconcevable! [188] — сказала губернаторша.
— Чего тут «inconcevable»! — запальчиво возразил губернатор, — ты знаешь ли, сударыня, что за нами с тобой нынче тысячи глаз наблюдают?
188
Это непостижимо!
В это время маленький Володя (сынок их превосходительств) навел на maman свое зеркальце (на детском языке это называется «устроить зайчика»), и отражение света на минуту ослепило глаза ее. Губернаторша подумала, что это смотрят те самые тысячи глаз, о которых только что упомянул губернатор.
— Во всяком случае, хоть нам самим, да следует что-нибудь устроить! — сказала она, — ведь это невозможно! Agla'e и Cl'eop^atre (pauvres petites! [189] ) совсем никаких развлечений не имеют!
189
бедные малютки!