Том 3. Письма о русской поэзии
Шрифт:
Христое для Клюева — лейтмотив не только поэзии, но и жизни. Это не сектантство отнюдь, это естественное устремление высокой души к небесному Жениху… Монашество; аскетизм ей противны; она не позволит Марии обидеть кроткую Марфу:
НеНо у нее есть гордое сознание, ставящее ее над повседневностью:
Мы — глашатаи Христа, Первенцы Адама.Вступительная статья В. Свенцицкого грешит имен но сектантской узостью и бездоказательностью. Вскрывая каждый намек, философски обосновывая каждую метафору, она обесценивает творчество Николая Клюева, сводя его к пересказу учения Голгофской церкви.
Первое поколение русских модернистов увлекалось, между прочим, и эстетизмом. Их стихи пестрели красивыми, часто бессодержательными словами, названиями. В них действительно, по словам Бальмонта, «звуки, краски и цветы, ароматы и мечты, все сошлись в со гласный хор, все сплелись в один узор». Реакция по явилась во втором поколении (у Белого и Блока), но какая-то нерешительная, скоро кончившаяся. Третье поколение пошло в этом направлении до конца. М. Зенкевич и еще больше Владимир Нарбут возненавидели не только бессодержательные красивые слова, но и все красивые слова, не только шаблонное изящество, но и всякое вообще. Их внимание привлекло все подлинно отверженное, слизь, грязь и копоть мира. Но там, где Зенкевич смягчает бесстыдную реальность своих об разов дымкой отдаленных времен или отдаленных стран, Владимир Нарбут последователен до конца, хотя, может быть, и не без озорства. Вот, например, начало его стихотворения «Лихая тварь»:
Крепко ломит в пояснице, Тычет шилом в правый бок; Лесовик кургузый снится Верткой девке — лоб намок. Напирает, нагоняет, Рявкнет, схватит вот-вот-вот: От онуч сырых воняет Стойлом, ржавчиной болот и т. д.Галлюцинирующий реализм!
Показался бы простой кунсткамерой весь этот под бор сильного земляного, кряжистого словаря, эти мало российские словечки, неожиданные, иногда нелепые рифмы, грубоватые истории, — если бы не было стихотворения «Гадалка», В нем объяснение мечты поэта, зачарованной и покоренной обступившей ее материей:
Слезливая старуха у окна Гнусавит мне, распластывая руку: «Ты век жила и будешь жить — одна. Но ждет тебя какая-то разлука» Вся закоптелая, несметный груз Годов несущая в спине сутулой — Она напомнила степную Русь (КовыльИ в каждом стихотворении мы чувствуем различные проявления того же земляного злого ведовства, стихийные и чарующие новой и подлинной пленительностью безобразия.
Охотники побрюзжать утверждают, что в наше время стало очень легко писать стихи. Отчасти они правы, — мы, действительно, переживаем поэтическое Возрождение. На стихи обращено особое внимание, интересоваться ими считается элегантным, и неудивительно, что их появляется все больше и больше… Но писать хорошие стихи теперь так же трудно, как и всегда. Вот хотя бы гр. Петр Бобринский. Его стихи метрически правильны, опрятны по рифмам, довольно образны, но в них нет ни силы, ни умеренности, ни правильного чередования света и тени, всего, что мы привыкли требовать от стихов, чтобы счесть их поэзией. Б малокультурных кругах такую сплошную красивость принято считать эстетизмом. Но, ведь, это то же, что называть гастрономом человека, поедающего лож кой сахар.
Это опасный признак, и скорее можно простить забавные описки, вроде — «базальтовое ложе из роз», чувства, носимые «под сердцем», «зазубренные латы» или двустишье — «в порыве — боги, гордо мы велели нам оседлать донского жеребца», Все это указывает только на крайнюю молодость автора и удерживает от окончательного приговора.
Перевод Александром Дейчем знаменитой поэмы Уайльда «Сфинкс» бесспорно заслуживает быть отмеченным. Он первый сделан размером подлинника и до вольно близок к оригиналу.
Однако, у Уайльда «Сфинкс» не только интересно задуманное, но и великолепно исполненное произведение, и как одним из сильнейших средств воздействия на читателя, лучше всего передающим лирическое волнение, поэт пользуется переносом предложения из од ной строфы в другую. В поэме их несколько, и всякий раз эти переносы знаменуют перелом темы. Перевод чик, в погоне за буквой, не заметил этого и дал лишь очень добросовестный пересказ. Следует быть благодарным и за это.
А. Блок, М. Кузмин
Александр Блок. Собрание стихотворений в трех книгах.
Книга первая: Стихи о Прекрасной Даме.
Книга вторая: Нечаянная радость.
Книга третья: Снежная ночь. Москва, кн-во Мусагет.
М. Кузмин. Осенние озера. Вторая книга стихов. М., к-во Скорпион.
Обыкновенно поэт отдает людям свои творения. Блок отдает самого себя.
Я хочу этим сказать, что в его стихах не только не разрешаются, но даже не намечаются какие-нибудь общие проблемы, литературные, как у Пушкина, философские, как у Тютчева, или социологические, как у Гюго, и что он просто описывает свою собственную жизнь, которая на его счастье так дивно богата внутренней борьбой, катастрофами и озарениями.
<