Том 3. Письма о русской поэзии

Гумилев Николай Степанович

Жан Шюзвиль, выпустивший в Париже в своих переводах «Антологию русских поэтов», ограничил свою задачу последним периодом, русской поэзии, от Вл. Соловьева до Алексея Н. Толстого. В книгу вкрался только один до крайности досадный пробел: нет Сергея Городецкого, и роль представителя народных мотивов в русской поэзии отведена Алексею Н. Толстому, бывшему в зависимости, во все течение своей краткой поэтической карьеры, от того же Городецкого.

Но, несмотря на этот промах, книгу надо приветствовать не только, как первую вполне серьезную попытку ознакомить Францию с нашей поэзией, но и как антологию, по подбору имен и произведений не имеющую себе равных в России. Каждому поэту предпослана статья,

интересно и достаточно осторожно оценивающая свойства его творчества и его положение в литературе. И легко помириться с тем, что Брюсов в переводе стал звучать, как Вьеле-Грифэн, что Блок оказался очень похожим на Метерлинка. Переводчик сам поэт (его книга стихов «La Route poudroyee» вышла несколько лет тому назад), и нет ничего удивительного, что он ловит соответствия чужих ритмов с родными даже там, где это соответствие лишь мнимое. Особенно его надо поблагодарить за смелость, с какою он заменяет рифму ассонансом, стремясь точно передать образ, выразить особенность речи. Читая эту книгу, чувствуешь, как что-то прибавляется к прежнему представлению о поэтах, и начинаешь верить парадоксу, что для того, чтобы понять вполне какого-нибудь поэта, надо его прочесть переведенным на все языки.

Как хорошо звучат трубы Вячеслава Иванова:

Hier encore l'assaut des titans Ruait les colonnes guerrieres Dont les larges flancs palpitants Craquaient sous l'essieu des tonnerres

или удивительно переданная-нежность Сологуба:

Elisabeth, Elisabeth, Entends mon voeu! Je meurs, je meurs, Elisabeth, Je suis en feu. Muette, helas! Ta voix, muette; En vain je prie; Elle est bien loin, Elisabeth, Dans sa patrie…

и, наконец, веселое лукавство М. Кузмина:

— «Julie, a quoi bon cet aveu? N'sest-ce point assez qu'un tel feu Vous cause mille ardeurs maudites». — «Oui. Mais j'ai vu le camelia Qui, hier, au bal, vous rallia Tel coup d'oeil. — Vous y repondites! — «J'en jure, par tous mes aieux, Que je n'en veux qu'a vos beaux yeux Aveugles — Et fi d'Amanda!»

Библиография крайне неполна и для некоторых поэтов доходит только до 1910 года. Предисловие Валерия Брюсова, сжатое и содержательное, не давая русскому читателю ничего нового, прекрасно объяснит иностранцу положение русской поэзии в ее недавнем прошлом. Что это уже прошлое, думает и Жан Шюзвиль, который напечатал в «Mercure de France» (1 ноября 1913 г.) интересную, но грешащую крайней неосведомленностью, статью о новейшей русской поэзии.

М. Левберг, Т. Чурилин и др.

Мария Левберг. Лукавый странник. П., 1915. Ц. 60 к.

Л. Берман. Неотступная свита. П., 1915.

Михаил Долинов. Радуга. П., 1915. Ц. 75 к.

Александр Корона. Лампа Аладина. П., Ц; 1 р. 25 к.

Чролли. Гуингм. П., 1915. Ц. 25 к.

Анатолий

Пучков. Последняя четверть луны. П., 1915. Ц. 1 р.

Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., 1915.

Гр. А. А. Салтыков. По старым следам. П., 1915. Ц. 1 р. 25 к.

Князь Г. Гагарин. Стихотворения. П., 1915.

Владимир Пруссак. Цветы на свалке. П., 1915. Ц. 1 р.

Стихи Марии Левберг слишком часто обличают поэтическую неопытность их автора. В них есть почти все модернистические клише, начиная от изображения себя, как рыцаря под забралом, и кончая парижскими кафе, ресторанами и даже цветами в шампанском. Приблизительность рифм в сонетах, шестистопные строчки, вдруг возникающие среди пятистопных, — Словом, это еще не книга, а только голос поэта, заявляющего о своем существовании.

Однако, во многих стихотворениях чувствуется подлинно поэтическое переживание, только не нашедшее своего настоящего выражения. Материал для стихов есть: это — энергия в соединении с мечтательностью, способность видеть и слышать и какая-то строгая и спокойная грусть, отнюдь не похожая на печаль.

…Я вышел как-то из дома, Без взрослых, совсем один. Со мною встретились гномы В саду у пестрых куртин.

Все с ветками темной ели, И только один с жезлом; Они смеялись и пели, И звали меня в свой дом.

Так звонко они смеялись, Как будто им было смешно, Смешно, что они притворялись Веселыми очень давно…

Эти и последние в книге стихи показывают, что Мария Левберг начинает учиться овладевать своим материалом с тем сознательным упорством и бессознательной удачей, какие даются в удел только поэтам.

Л. Берман в своей исключительно приятно изданной книге является гораздо более совершенным поэтом. У него есть свое мироощущение, скептицизм в применении к повседневности, переходящий в высших планах в совестливость духа. Ничего совсем плохого в книге нет, очень многие строфы радуют своей неожиданностью, точностью и певучестью. Внушает тревогу только отсутствие своих тем, достаточно ярко очерченных, значительных переживаний, ощущения трагической обреченности искусству. Поэт довольствуется интересным сопоставлением, удачным эпитетом, звонкой строкой, чтобы из этого сделать стихотворение:

Ты часто поздно над Невой Проходишь поступью усталой; Тоска нескромной синевой Обводит глаз твоих провалы. Не поднимая головы, Следишь в раздумьи молчаливом, Как туфель черные тесьмы Тройным сплетаются извивом. Принять ли подлинно за ложь Твои небрежные признанья, Что восемь жизней ты живешь, Храня о всех воспоминанья?..

Будем надеяться, что некоторая бледность стихов Л. Бермана происходит только от благородной неуверенности в своих силах и желания какой бы то ни было ценой в каждом случае одерживать победу над темой.