Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе
Шрифт:
— Но у вас нет ни оснований для столь смелого умозаключения, ни достаточных аргументов в поддержку его! — запальчиво вскричал Давид, отдавая дань духу своего времени, когда люди, особенно люди его профессии, нагромождали вокруг мудрой простоты откровения господня множество противоречивых толкований, постоянно пытаясь проникнуть в непостижимую тайну природы божества и тем самым подменяя подлинную веру всевозможными домыслами, приводившими толкователей лишь к абсурду и сомнению.— Ваш храм воздвигнут на песке, и первая же буря сметет его с лица земли. Я требую, чтобы вы подкрепили свое голословное утверждение ссылкой на авторитетные источники. (Заметим, что, подобно многим другим адептам различных вероучений, Давид не всегда
— Книгу? — повторил Соколиный Глаз с каким-то особым и плохо скрываемым презрением.— Уж не принимаете ли вы меня за плаксивого мальчишку, который держится за бабушкин фартук: мое доброе ружье — за перо из гусиного крыла; воловий рог — за чернильницу, а кожаный подсумок — за узелок со вчерашним обедом? Книгу! Да какое дело до ваших книг мне, воину и жителю лесов, хотя и чистокровному белому? Я читаю лишь одну книгу, и слова, написанные в ней, так просты и ясны, что не требуют большой учености. И скажу, не хвалясь, что я вот уже сорок долгих трудовых лет изучаю эту книгу.
— А как она называется? — полюбопытствовал Давид, неверно истолковав слова охотника.
– — Она у вас перед глазами, и тот, кто владеет ею, щедро дозволяет всем читать ее,— ответил Соколиный Глаз.— Говорят, есть люди, которые заглядывают в книги, чтобы найти в них доказательство того, что бог существует. Только в душных городах человек способен настолько изуродовать творение господне, чтобы торгаши и священники могли усомниться в том, что так ясно для нас, живущих в глухом лесу. Да попадись мне такой Фома-неверующий и походи он со мной от восхода до восхода по извилистым лесным тропам, он увидел бы достаточно, чтобы понять, что он глуп и что самая большая его глупость заключается в желании сравняться с тем, кому нет равных ни в милосердии, ни в могуществе.
Как только Давид убедился, что говорит с человеком, черпающим веру из источника, имя которому — природа, источника, не замутненного тонкостями различных богословских доктрин, он охотно прекратил спор, не суливший ему ни выгоды, ни славы. Предоставив разведчику продолжать, он уселся рядом с ним и, вытащив из кармана томик и очки в железной оправе, приготовился совершить то, чему так помешала неожиданная атака на его символ веры, а именно — исполнить свой долг.
Давида Гамута можно было бы, по справедливости, назвать бардом западного континента, бардом, разумеется, более поздней эпохи, нежели те даровитые певцы, которые в старину восхваляли мирскую славу баронов и государей, но все-таки бардом своего народа и своей страны, и сейчас он был готов продемонстрировать свое искусство, дабы отпраздновать недавнюю победу, или, вернее сказать, вознести благодарение за нее.
— Я приглашаю вас, друзья мои, воздать вместе со мной хвалу за наше чудесное избавление от рук дикарей-язычников, излив свои чувства в утешительном и торжественном песнопении на мотив, именуемый «Нортгемптон».
Затем он назвал страницу и стих, с которого начинались избранные им талантливые строфы, и поднес к губам камертон с обычной невозмутимой торжественностью, с какой привык проделывать это в храме. На сей раз, однако, никто не присоединился к нему, так как сестры были поглощены теми нежными излияниями, о которых мы уже упоминали. Тем не менее, нисколько не смущаясь малочисленностью аудитории, состоявшей, по правде говоря, лишь из одного нахмурившегося разведчика, он возвысил голос и пропел гимн до конца без помех и перерывов.
Соколиный Глаз слушал, хладнокровно поправляя кремень и перезаряжая ружье: голос певца, никем не поддержанный и прозвучавший в неподходящей обстановке, не всколыхнул на этот раз его чувств. Никогда еще менестрель, или как бы там ни назвали мы Давида, не расточал свой талант перед более равнодушными слушателями, хотя, если принять во внимание искренность и бескорыстие
Когда обитатели лесов распределили и разобрали снаряжение, разведчик громко объявил, что пора в путь. К этому времени Гамут кончил петь, а сестры нашли в себе силы умерить проявления своих нежных чувств. С помощью Дункана и молодого могиканина девушки спустились с крутого склона, на который еще так недавно карабкались при совершенно иных обстоятельствах и вершина которого чуть не стала местом их гибели. У подножия холма они нашли своих нэррегенсетов, щипавших траву и листья на кустах. Кора и Алиса сели на лошадей и последовали за тем, кто уже столько раз в минуту смертельной опасности оказывался их проводником и другом. Путешествие, однако, длилось недолго. Соколиный Глаз свернул направо с глухой тропы, по которой пришли гуроны, углубился в чащу, пересек звонкий ручей и остановился в узкой долине под сенью редких вязов. Путники находились всего в нескольких сотнях сажен от рокового холма, и лошади понадобились девушкам лишь для того, чтобы перебраться через ручей.
Это уединенное место было, видимо, хорошо знакомо разведчику и могиканам, потому что они тут же приставили ружья к деревьям, разгребли сухие листья и вырыли в синей глинистой почве неглубокую яму, откуда вскоре забил прозрачный сверкающий ключ. Белый охотник осмотрелся, словно что-то разыскивая и удивляясь, что не может найти это сразу.
— Ясное дело!— пробормотал он.— Тут побывали эти неряхи могауки со своими собратьями онондагами и тускарорами. Воду пили, а бутыль из тыквы куда-то забросили! Вот и делай добро неблагодарным псам! Сам господь не поленился приложить сюда руку и в такой непроходимой глуши извести из недр земли источник, который посрамит самую богатую аптеку во всех колониях. А эти негодяи — вы только посмотрите! — истоптали глину и загадили чистое красивое место так, словно они скоты, а не люди.
Тут Ункас молча протянул Соколиному Глазу бутыль, которой тот в порыве досады не заметил, хотя она была аккуратно повешена на ветку вяза. Охотник наполнил ее водой, отошел в сторону, где земля была сухой и твердой, уселся и с нескрываемым наслаждением сделал несколько больших глотков, после чего приступил к осмотру сумки со съестными припасами, оставшейся от гуронов и висевшей у него на плече.
— Благодарю, мальчик,— продолжал он, возвращая Ункасу пустую бутыль.— А теперь поглядим, чем обжирались эти бесноватые гуроны, пока сидели в засаде... Скажите на милость! Мошенники знают, как выбрать самые лакомые куски из оленьей туши. Можно подумать, что они умеют резать и жарить мясо не хуже искуснейшего повара во всей стране! Впрочем, нет: мясо-то сырое. Эти ирокезы — сущие дикари. Ункас, возьми-ка мое огниво да разведи костер. Сочный кусок жареного мяса — вот что подкрепит нас после такой передряги.
Заметив, что их проводники увлеченно занялись приготовлением пищи, Хейуорд помог девушкам спешиться и сел рядом с ними, не без удовольствия предвкушая несколько минут благодатного отдыха после недавней кровавой схватки. Пока готовился обед, любопытство вынудило Дункана осведомиться, какие счастливые обстоятельства помогли разведчику и его друзьям так нежданно и своевременно прийти к ним на выручку.
— Как случилось, что мы так скоро опять увидели вас, мой великодушный друг, да еще без подмоги из форта Эдуард?