Том 3. Повести и рассказы
Шрифт:
— Ну, как вы меня нашли? Порядочно я оскотинился? — спрашивал меня, смеясь, Петровский после первых взаимных расспросов.
— Брюшко отрастили изрядное…
— Брюшко — это что!.. А я, батюшка, водку ныне могу душить в невероятном количестве, могу до одури играть в винт и по целым неделям ничего не читать… По именинам езжу, в видах развлечения… Уж такое здесь сонное царство… Все вокруг располагает к мирному прозябанию… Да и чего кипятиться-то, как подумаешь?
В эту минуту в кабинет, где мы болтали с Петровским, вошла Варвара Николаевна.
—
— Еще трех часов нет.
— Вот, батюшка, — обратился он ко мне, указывая движением головы на жену, — неисправимая идеалистка… Ее никакая провинция не берет… Если б не она, так я бы давно совсем оскотинился. Во все еще верит… Даже в невинность Рудницкого верит… Сегодня целое утро приставала ко мне, чтобы я дал ему место, и расписывала своего протеже.
— И что же, убедила вас Варвара Николаевна?
— Ну, убедить-то не убедила…
— Подожди, ты скоро убедишься, что он невинен…
— На это не надейся… Шельма изрядная твой Рудницкий, а место ему я, пожалуй, и дам. Все ж таки он умный и деловой человек… Немножко, правда, неловко как-то брать к себе такого гуся… Ну, да здесь мы неразборчивы… И не таких гусей принимают… Денег у него на руках не будет — следовательно опасности нет! — прибавил, смеясь, Петровский.
— Ах, Алеша, как тебе не стыдно так говорить!
— Еще стыднее, Варя, обокрасть банк. Ну, ну, не буду! — шутливо заметил Петровский и прибавил: — пойдемте-ка лучше — выпьем по рюмке!
Уж мы с хозяином, в ожидании гостя, выпили по две, и уж сама Варвара Николаевна начинала беспокоиться, что нет Рудницкого, как ровно за пять минут до трех он появился на пороге гостиной.
Он приостановился на минуту, озирая присутствующих, и мягкой, неспешной походкой направился к хозяйке, распространяя вокруг себя тонкую душистую струйку.
— Надеюсь, я не провинился, не опоздал? — заговорил он и как-то особенно почтительно и ласково пожал руку хозяйке, затем поздоровался с Петровским и поклонился мне.
Нас назвали друг другу, и мы обменялись рукопожатиями.
Вслед за тем мы пошли обедать, и я не без любопытства продолжал рассматривать этого знаменитого «бубнового туза * на покое».
Он держал себя просто и скромно, с тактом видавшего свет человека, и производил сегодня впечатление добродушного, смирного, тихого старика. Приветливая улыбка сияла на его умном, спокойном лице с глубокими бороздами, свидетельствовавшими о пережитых бурях, и маленькие серые глазки глядели сквозь очки ласково и мягко. В его манерах, в выражении лица проглядывало спокойное смирение человека, познавшего тщету жизни и с философским достоинством глядящего на мир божий.
Вначале он говорил мало, очевидно, избегая занимать собою общество, и обращался преимущественно к Варваре Николаевне. Когда словоохотливый хозяин овладевал разговором, Рудницкий слушал внимательно. Склонив чуть-чуть набок голову, он тихо покачивал ею в знак одобрения и первый смеялся его остротам.
Петровский
Когда Петровский с Рудницким заговорили о чем-то, Варвара Николаевна шепнула мне:
— Ну, что… понравился он вам?
— Ловкая шельма! — чуть слышно прошептал я в ответ.
Она с немым укором взглянула на меня. Я в эту минуту посмотрел на Рудницкого и поймал его пытливый, зоркий взгляд, устремленный на нас. В этом взгляде не было и следа добродушия. Холодный, стальной, он точно пронизывал.
Рудницкий тотчас же отвел глаза и продолжал с хозяином беседу вполголоса.
К концу вечера Петровский совсем был очарован Рудницким и, отведя меня в сторону, промолвил:
— А ведь, кажется, старик лучше, чем я думал…
— Понравился? — улыбнулся я.
— В нем больше добродушия, чем я предполагал… И умница… Что ж, в самом деле, на него нападать… Ну, случился с ним грех, он пострадал за него… Что там ни говорите, а жаль старика… Укатали сивку крутые горки!
— Едва ли… Пустите-ка этакого козла в огород — он вам покажет!
— Да вы что ж это?.. А еще гуманный человек! Не верите, что ли, в возможность раскаяния?
— Верю, милейший Алексей Петрович. Но только кающиеся люди не драпируются в мантию непонятых страдальцев и не плачут крокодиловыми слезами.
— А черт его знает… Быть может, он и в самом деле не так виноват!..
Я только засмеялся в ответ.
Поздним вечером мы вышли с Рудницким от Петровских. Узнав, что я пойду в гостиницу пешком, Рудницкий предложил идти вместе.
— Что за чудный вечер! — заговорил мой спутник после нескольких минут молчания. — Теплынь, тишина! Невольно вспоминаются иные страны, иные небеса… У нас здесь такие вечера — редкость… Благодать да и только!
Он глубоко вздохнул полною грудью и поднял голову кверху.
— И как хорошо сегодня небо! — продолжал он в том же мечтательном тоне, растягивая слова. — Полюбуйтесь, как ярко светятся звездочки! Как хороша Венера!..
Я невольно вспомнил рассказ Варвары Николаевны про любовь Рудницкого к птичкам и спросил:
— Вы, верно, любите природу?
— Люблю ли я природу? — переспросил он таким тоном, будто даже сомнение в этом было обидой для его чувствительной души. — Да что ж и любить-то, как не природу, полную великих тайн… Людей, что ли? — грустно усмехнулся он, — люди злы и безжалостны… Одна природа беспристрастна и на всех льет свои дары…