Том 3. Рассказы, фельетоны, статьи и речи
Шрифт:
Дорогой товарищ директор! Вы как выдающийся хозяйственник, разумеется, поймете, что мы своим могучим талантом, так сказать, бичом сатиры, могли бы дать по рукам зарвавшимся товарообменщикам, если, конечно… Вы сами понимаете, как трудно приходится авторам. Ходишь по редакциям, устаешь… Кроме того, нас двое… Но мы не просим два. Один! Один автомобильчик сверх плана. А? Мы вам фельетончик, а вы нам автомобильчик. Вот чудно было бы! А?
1933
И жить торопятся, и чествовать спешат.
Для того чтобы построить себе юбилей, достаточно сильно этого пожелать. Хорошо еще иметь произведения, романы, опусы. Но можно без них. Не это главное. Главное – крепко захотеть.
Это так естественно. Проходят годы, выходят книги. Хочется, как бы сказать, оглянуться на пройденный путь, объясниться с читателем, поплакать немного над молодостью, каковая прошла в неизмеримых трудах. И вся жизнь прошла, отдана без остатка, и хочется узнать, в хорошие ли руки она попала. Вот оправдание юбилея. Здесь все естественно, понятно, справедливо.
А если всего этого не было (трудов и годов), тогда достаточно только сильно захотеть. И юбилей будет, образуется. Люди, в общем, не звери, не обидят. И телеграммы пришлют, какие надо («Прикованный постели обнимаю и шлю…»), и зал наймут, какой полагается, и отметят все, что вам нужно.
Тяжко стало от юбилеев. Малость перехватили. Переполнили чашу веселья. Вовлекли в юбилейную работу слишком широкие массы юбиляров. И теперь разволновавшегося писателя трудно водворить в обычные рамки.
Соответствующие учреждения переполнены неукротимыми соискателями юбилярства.
– Здравствуйте. Я писатель.
– Ага.
– Вот все пишу, знаете.
– Ага!
– Создаю разные художественные произведения.
– Да?
– Вот, вот. Увидишь, знаете, что-нибудь значительное, ну и, конечно, отобразишь. Не удержишься.
– Ага!
– И так, знаете, привык, что уже не могу. Все время создаю, вот уже сколько лет.
– А-а!
– А время летит. Двадцать лет творчества – не шутка. Все-таки – дата.
– Да.
– Хотелось бы, знаете, получить какой-нибудь толчок, стимул, а то, знаете, вдохновения уже нет в достаточном количестве.
– Да?
– Такие-то дела.
– Да-а-а!
– Ну, побегу в сектор искусств, оттуда в Наркомпрос, а оттуда в Литературную энциклопедию. Моя буква приближается. До свидания.
– До свидания… Федор Иванович, зачем он приходил? Что-то он тут бормотал, я ничего не понял.
– Юбилей пришел просить.
– А-а! То-то, я смотрю, ему на месте не сиделось. Есть еще кто-нибудь? Пустите.
– Здравствуйте. Ничего, что я к вам?
– Пожалуйста. Вы писатель?
– Да.
– Создаете разные художественные произведения?
– Так точно.
– Отображаете?
– Обязательно. Увижу – отображу. Увижу, знаете, и тут же отображу.
– А время летит?
– Летит. Летит стрелой.
– Двадцать лет занимаетесь творчеством?
– Извините, только пятнадцать. Но все-таки дата, не правда ли?
– Безусловно, дата. Но для юбиляра мало.
– Мало?
– Маловато.
– А если включить службу в госучреждениях?
– М-м-м…
– Тогда можно натянуть и все восемнадцать.
– Все-таки недостаточно.
– Тогда простите. Я, конечно, не смею… Но так хотелось немножко стимулироваться.
– Да, каждому хочется. Ну, до свиданья. Сектор искусств налево по коридору. Федор Иванович, отметьте товарищу пропуск. Есть еще кто-нибудь?
– Какой-то мальчик дожидается.
– Пионер?
– Нет, беспартийный.
– Давайте беспартийного. Здравствуй, мальчик, ты чего пришел?
– Здравствуйте. Я писатель.
– Как писатель? Сколько ж тебе лет?
– Пятнадцать.
– Что-то ты врешь, мальчик. Тебе не больше двенадцати.
– Честное слово, дяденька, пятнадцать. Это я только на вид маленький. А вообще я старый, преклонный.
– Какой бойкий мальчик. Время-то стрелой летит, а?
– Стрелой, дяденька.
– Ну и что же?
– Общественность беспокоится. Хочет дату отметить. Как-никак, десять лет состою в литературе. Надо бы юбилей. Я уже помещение подыскал – кино «Чары».
– Какой там юбилей, мальчик! Сам говоришь, тебе пятнадцать лет. Когда ж ты начал писать? Пяти лет, что ли?
– С четырех-с. Я – вундеркинд, дяденька. Как Яша Хейфец. Только он на скрипке, а я в области пера, песни и мысли.
– Ну, иди, иди к маме!
– Мне к маме нельзя. Я на нее памфлет написал. Мне юбилей надо. Устройте, дяденька!
– Нельзя, мальчик, стыдно плакать. Ты уже большой. Федор Иванович, отведите его в ясли. Сколько там еще дожидается?
– Два музыканта, шестнадцать актеров, восемьдесят один писа…
– Нет, нет, нет! Не могу больше. Пусть обращаются в свои домоуправления. Там стандартные справки, там пусть и юбилеи.
Дошло до того, что в газетных редакциях больше всего стали бояться не злых маньяков со свеженькими перпетуум-мобиле под мышкой, а людей искусства, которые терпеливо домогаются напечатания своих портретов, биографических справок, а равно перечня заслуг как специфически писательских, так и общегражданских (верный член профсоюза, поседевший на общих собраниях, пайщик кооператива, неуемный активист, борец). Некоторые привозят свои бюсты, отлитые по блату из передельного чугуна. В редакции бюсты фотографируют, но стараются не печатать.