Том 3. Рассказы, фельетоны, статьи и речи
Шрифт:
– А ну-ка, похилитесь, граждане, – вежливо говорит дирижер.
– Что вы тут будете делать? – с испугом спрашивают больные.
Вместо ответа дирижер кричит своей команде: «Три, четыре», – взмахивает рукой, и мощные, торжественные звуки «У самовара я и моя Маша» разносятся над многострадальным побережьем.
Три раза в неделю усиленный оркестр сочинской милиции дает дневные концерты, чтобы купающиеся, часом, не заскучали. А так как играть на пляже жарко, то музыканты устремляются в аэрарий. И больные, тяжело дыша, убираются вон из своего последнего пристанища. Вслед им бьет барабан, и слышится каннибальский
На какие только затеи не идут хозяйственники, желающие лишь отвертеться от все повышающихся требований потребителя, читателя, покупателя, зрителя, пассажира!
Кто-то от кого-то узнал, что где-то на свете есть голубые экспрессы, которые славятся быстротой, удобством и блеском.
Завели свой голубой экспресс на линии Киев – Москва.
Слов нет, он очень голубой. Все вагоны, даже багажный, добросовестно выкрашены красивой голубой краской.
На этом сходство кончается.
Прежде всего он не экспресс: восемьсот километров делает в двадцать часов. Затем, его мягкие вагоны отделаны хуже, чем такие же вагоны в обыкновенных поездах. Затем, его вагон-ресторан грязен и кормят там плохо. Зато в купе на столиках стоят громоздкие горшки со скучными цветами, и на окнах болтаются жесткие репсовые занавески. Поставили бы еще пальмы, но не хватило места.
Хорошо хоть, что нет джаза, что не слышно треска флексатона. У нас очень полюбили джаз, полюбили какой-то запоздалой, нервной любовью.
Вообще стало обычаем заменять кабацкими пальмами и музыкой умелое и быстрое обслуживание потребителя.
Ими заменяется все: и чистота, и комфорт, и вежливость, и вкусные блюда, и хороший ассортимент товаров, и отдых. Это считается универсальным средством.
Иногда к цветам и скрипкам добавляется еще швейцар с бородой, как у Александра Третьего. Это тоже считается красиво. Как бы сказать, вечная, нетленная красота, вроде афинского Акрополя или римского Форума. Борода стоит у ворот отеля, а во всех номерах уже второй год не работают звонки.
Легче подсунуть человеку под нос вазончик с фуксиями, чем аккуратно, вовремя и бесшумно подать ему на горячих тарелках вкусный обед.
Легче оглушить человека воровскими песенками, переложенными для фокстрота, чем добиться подлинной, сверкающей чистоты на вокзале и настоящего удобства в поезде.
И происходит это не от бедности, а от глупости. И еще – от нежелания заниматься своим прямым дедом.
1934
Черное море волнуется*
Его обычно тусклые глаза заблестели.
Иван Александрович Паник находился в мрачной задумчивости.
Товарищ Паник – директор советского нефтеналивного флота, и, естественно, мысли его носили более возвышенный характер, чем мысли рядовых граждан города Туапсе.
Итак, Иван Александрович размышлял.
«Работать по-новому! Мало того, по-новому руководить! Легко говорится, а как это сделать! Кажется, и так операции пароходства идут замечательно. Надо прямо и открыто сказать, что дело Совтанкера в верных руках. План неуклонно, с подлинной непримиримостью, выполняется
Положение было безвыходное.
Иван Александрович нервно подписывал бумажки и смотрел в окно. Из порта медленно выходил длинный черный танкер.
– Плавают, – с неудовольствием сказал Паник. – Хорошо капитанам. Борются себе с морской стихией и горя не знают. А ты сиди в закрытом помещении и руководи. И не просто руководи, а по-новому руководи. Это кто выходит на рейд? Какой пароход?
– «Грознефть», Иван Александрович.
– «Грознефть», – повторил Паник. – Разве это название – «Грознефть»? Это просто невозможное название, какое-то мрачное, длинное. Трудно даже выговорить – «Грознефть»! Нет, этого так оставить нельзя.
Иван Александрович вышел из-за стола. И тут наступил момент, который надолго останется в истории советского нефтеналивного флота, – глаза И. А. Паника заблестели.
– Дайте-ка сюда списки, – сказал Паник.
– Капитанов?
– Нет, пароходов. Ну, ну, посмотрим. Ой, какие ужасные названия! «Союз металлистов», «Союз горняков», «Эмбанефть», «Советская нефть»… Нет, товарищи, надо работать по-новому. Это никуда не годится. Все к черту переименовать! Пишите: «Грознефть» переименовать в «Грозный». Короче и красивей.
– У нас «Грозный» уже есть.
– Ах, есть? Тем лучше. Тогда «Грозный» мы тоже переименуем. Пишите: «Грознефть» в «Грозный», а «Грозный» – тоже в какой-нибудь город. Например, в «Ялту». Записали? Пойдем дальше. Что у нас там?
– «Нефтесиндикат».
– «Нефтесиндикат»? – закричал Паник. – А вот мы его сейчас кэк трахнем! Тут нужно что-то светлое, лазурное, бодрое, жизнерадостное, куда-то зовущее. Ну, ну, думайте.
– Прекрасное название «Иван Паник», – застенчиво прошептал секретарь. – Чудное, лазурное, жизнера…
– Но, но, без подхалимства. А назовем мы его вот как: «Ше-бол-даев». Секретарь обкома, знаете? И название красивое, и работаем по-новому, и никакого подхалимства. Ну-с, двинулись дальше.
– Дальше идет «Советская нефть».
– Фу, какое длинное и нудное название. Сколько букв в этом названии?
– Четырнадцать.
– Ай-яй-яй! Давайте название покороче.
– «Новосибирск».
– Вы с ума сошли!
– «Полтава».
– Короче!
– Еще короче? Тогда «Минск». Короче не бывает.
– «Минск»? Сейчас посчитаем. Эм, и, эн, эс, ка. Пять букв. Не годится. Надо уложиться в четыре.
Персонал беззвучно зашевелил губами.
– «Баку»!
– Замечательно. Значит, «Советскую нефть» в – «Баку».
– А «Баку»?
– Что «Баку»?
– У нас давно уже есть пароходик «Баку». Такой, знаете, маленький, черненький.
– Ага! Ну это не страшно. «Баку» переименовать в «Лок-Батан», а «Союз металлистов» в…
Заперли двери, посетителям сказали, что Паник занят срочной, сверхурочной, ударной, оперативной работой, и продолжали трудиться.