Том 3. Слаще яда
Шрифт:
Он понес письма в свой кабинет, сунув их в боковой карман пиджака. Там он сел за письменный стол и принялся читать их все по порядку.
Уже и письма Хмарова были ему досадны. Но одно письмо привело его в ярость. Это было письмо одного из пьянствующих учителей.
Милая Александра Степановна,
сегодня вечером жду Вас к себе. Будут Нытик и Чума. Раздавим несколько бутылочек, а специально для Вас припасен рогом. Кроме того, будет лимонад, – смешанный с коньячком, лимонад, как вы знаете, божественный напиток. Простите за излишне
Целую Ваши ручки.
Ваш непреоборимый Гуак.
Из этого письма Самсонов убедился, что городские темные слухи его не обманывают и что Шанька не только водится с этими людьми, но и пьет с ними.
Злой, мрачный, стоял Самсонов у открытого окна. Скоро он увидел, что Шаня идет по двору домой, напевая какую-то песенку. Самсонов услышал слова:
Против воли я влюбилась, Но по воле я люблю, И любви моей мученье Я с охотою терплю.Он крикнул в окно:
– Шанька, иди-ка сюда!
Он хотел притвориться ласковым, – поскорее заманить Шаню, но яростные ноты против его воли пробились в голосе.
Шаня увидела ясно, – зоркая была, – гневные морщины на отцовом суровом лице. Какое-то темное предчувствие больно сжало Шанино сердце.
Шаня проворно побежала к себе. Сердце ее билось. Брови невольно хмурились.
На всем увидела она следы осмотра. Ящики письменного стола были не совсем задвинуты. Шаня быстро выдвинула тот ящик, где лежали полученные ею на днях письма, – прежние она хранила в спаленке в комоде под замком, – и похолодела от внезапного испуга. Писем не было, – три письма от Евгения и одно письмо от Гуака.
Вместе с испугом в Шанином сердце забилась яркая злость.
«Этакая я дура, идиотка! – подумала она. – Не могла догадаться замкнуть ящики. Пусть бы ломал замок».
Шаня вспомнила, что поп сегодня утром попался ей, как только она вышла из ворот, – дурная встреча, напророчившая беду.
Шаня дрожащими руками отшпилила шляпу. Досадливо стащила с ног испачканные мокрою, серою глиною желтые башмаки и черные чулки. Налила в таз воды, опустила ноги в холодную воду, – холодная вода успокоила, утешила. Но вот снизу послышался яростный крик отца:
– Шанька, сейчас же иди сюда! Шаня вздрогнула.
«Как ворон каркнул!» – сердито подумала она.
Не вытирая ног, оставляя на белых, некрашеных, гладко выструганных и плотно пригнанных досках пола влажные, красивые, медленно высыхающее следы, побежала к отцу, краснея от страха и от досады. Сердце шибко и больно колотилось в ее груди, так больно, что она невольно держалась руками за грудь. Остро-ватые, белые с красными кончиками локти ее, с дугообразною свежею царапинкою около одного из них, трепетно прижимались к бокам.
Когда она прислушалась
Подойдя к двери отцова кабинета, Шаня коротко и страстно помолилась без слов, одним тоскливым устремлением души. В кабинет она вошла смущенная и остановилась у порога. Перед суровым отцом она стала вдруг маленькая и робкая.
– Час ждать! – сердито закричал Самсонов, неприятно и раздельно, противным голосом, словно протрубил в оловянную дудку. – За смертью посылать тебя впору! Что копалась, когда отец зовет? Или на черную гору за живою водою ходила?
Его сердитый крик разбудил злость в Шанином сердце. Шаня резко ответила:
– Башмаки стаскивала. Хоть бы досок на двор настлали, – в глине так и вязнешь. Вы, папочка, гласный, так могли бы позаботиться, чтобы в городе ходить было можно, по грязи не люхая. Везде грязно, сыро. В какой двор в городе ни заглянешь, везде безобразие, мусор валяется, пахнет скверно.
Шаня говорила все это, разжигая в себе своими словами злость, чтобы этою злостью победить страх перед отцом. Самсонов отвечал сурово и злобно:
– А ты бы, принцесса, в Крутогорске жила. Там небось тротуары. Чисто и весело. В ресторациях ученые собаки под музыку танцуют, а барышни винцо потягивают через соломинку. То-то и хорошо!
Самсонов вытащил из кармана измятое письмо и яростно спросил:
– Это что такое? Что за корреспонденция?
Шаня сразу же, по бумаге, узнала это письмо, – одно из писем от Евгения. Она бросилась к отцу вырывать его.
– Те-те-те! – насмешливо протянул Самсонов и поднял письмо кверху. – Не так прытко, – еще мы почитаем.
Он отвел Шаню сильными, горячими руками. От его домашней, ярко-красной кумачовой рубахи под затасканным пиджаком странно и неприятно пахнуло запахом, похожим на запах касторового масла.
Самсонов начал вслух читать письмо:
– Милая Шанечка.
Шаня заплакала и закричала:
– Отдайте мне это письмо! Отец злобно издевался над нею.
– Истинно милая! – говорил он. – Уж милее и нельзя быть! Для Женьки Хмарова – милая, для пьяной учительской хари – милая. Со всякою сволочью готова дружбу свести. Пай-девочка! Умница! Вот только давно мы в Нидерланды не заглядывали.
Шаня вспыхнула, быстро бросилась к отцу и вырвала письмо из его рук. Самсонов не ожидал такого внезапного нападения. Хоть и знал он хорошо свою дочь, но ее вспышки всегда его удивляли. Он свирепо затопал на Шаню тяжелыми сапогами и закричал:
– Да ты что, дрянь ты этакая! Да как ты смеешь! Это уж я и не знаю что! Своевольница этакая!
Шаня плакала и кричала:
– Чужие письма нельзя читать! Так порядочные люди не делают!
– Да ты дерзить! – яростно завопил Самсонов. – Объедомы, что ли, натрескалась!