Том 3. Советский и дореволюционный театр

Луначарский Анатолий Васильевич

Естественна поэтому мысль дать широкий спектакль, насыщенный многоцветными, едкими, злыми соками щедринства. За это взялся МХТ Второй, обставив свое предприятие очень большими артистическими силами, затратив на него много талантов, а по-моему, и много материальных средств, дав нам но тексту обработанную Сухотиным широкую картину, которая поистине может быть названа «Щедринианой» ⁴ .

Типы и сцены для спектакля почерпнуты из различных произведений Щедрина. Порфирий Головлев остается в центре внимания, но, пожалуй, такую же роль играет и типичный помпадур. Очень сильно выдвинут и кулак Кукишев. Введен очень своеобразный, сложный и увлекательный прием: сцены живой жизни по Щедрину обрамляются интермедиями кукольного театра, для которого краски заимствуются

из известной сказки «Мастер игрушечного дела людишек» ⁵ . Причем сам мастер, видимый как силуэт, дает разъяснение другому силуэту — типичному интеллигенту-семидесятнику. Марионетки заменены живыми актерами, которые великолепно сумели передать кукольные движения, давая таким образом виртуозное оформление самому замыслу, который заключается в том, что все щедринские персонажи, все эти мнимые живые куклы сами являются «чертовыми куклами». Это подчеркнуто и в эпилоге, где все персонажи застывают в кукольных позах, а «мастер» говорит о том, что из первых криков совести «мастерового» родится, наконец, настоящий человек и придет гибель всем куклам ⁶ . Это несколько замысловато и немного отяжеляет спектакль, но это остроумно и оправдано превосходной кукольной интермедией.

В такие рамки вложено огромное количество всякого рода щедринских сцен. Они даны большей частью в условной декорации, в некоторой условности, карикатурности. Однако так, чтобы не оторваться от живой действительности и дать типы большой социальной правдивости.

Отдельными актерами сделаны в этом отношении настоящие чудеса. Особенно это относится к четырем исполнителям: Берсеневу, Готовцеву, Бирман и Гиацинтовой.

Берсенев сумел совершенно переродиться для исполнения роли Порфирия. Эта мышиная походка с воробьиным подпрыгиванием, эти шмыгающие глаза, этот язык болтуна и сластолюбца, не вмещающийся во рту, эти мгновенные переходы от ханжеской похоти и сейчас же — обратно — под маску святоши… Все это делает Порфирия, в исполнении Берсенева, настоящим техническим шедевром.

Превосходного губернатора дал Готовцев. Этот человек детски глуп: дряблый, слабоумный недоросль, несмотря на свои седые волосы. Но губернаторский мундир придает ему духу и обязывает его к окрикам, администрированию и высказыванию политических взглядов. В сущности, его дергает за собственную ниточку состоящий при нем чиновник, но в результате получается истинно щедринская смесь смехотворного либерализма, произвола и бюрократической «законности». Опять — великолепная актерская техника.

Бирман великолепна в роли Улиты. Это — «первый министр» мелкого помещичьего тирана, влюбленная в свое собственное рабство, тиранка подвластного ей мирка. Эта циничная, извивающаяся, жестокая змея дана поистине с трагическим великолепием.

С высокой похвалой надо отозваться о Гиацинтовой, создавшей из образа дворового мальчика — при хорошем партнерстве Дурасовой — незабываемый потрясающий образ ⁷ .

Остроумное использование сцены, разделенной на три плана ⁸ , и очень скупые, но любопытные декоративные приемы дают возможность спектаклю, украшенному уже упомянутыми кукольными рамками, развертываться с замечательным разнообразием.

Я хотел бы поэтому полностью похвалить спектакль, в котором несомненно живет колючий художник Щедрин, живет ужасное время, отраженное его пронзающе-стилизирующим зеркалом. Но такой полной похвалы этому спектаклю, к сожалению, высказать нельзя. У его авторов, прежде всего, по-видимому, у Сухотина, не хватило чувства меры, глаза разбежались у них в цветнике Щедрина, и они набрали слишком большой букет, который сыплется из их рук: и кукольные интермедии и сюита сцен так велики, что к концу утомляют внимание. Несмотря на большую остроту, многие сцены бала у губернатора зритель уже с трудом воспринимает.

Спектакль надо сократить, и сократить не путем текстовых купюр, а органически. В особенности следует сделать это за счет эротики. Ее чрезмерно много.

Щедрин любил крупную соль. Он умел охарактеризовать людей и через их сексуальное поведение. Элементы этого социального анализа сексуальности должны быть введены в театральную «Щедриниану». Но не в таком количестве. Эротика густо идет по линии Иудушки и занимает в его сценическом действии безусловно доминирующее место. Прибавьте

к этому, что и у губернатора процентов восемьдесят всех его действий происходит на том же селадонском поприще. Третий персонаж — Кукишев: и у него на первый план выперла огромная сцена, показывающая «разложение Анниньки». Эротика густо выступает в кукольной сцене с «Индюшкой», продажной женщиной… ⁹

Невозможно не сказать, что это односторонне,что весьма большая ценность социального материала: взаимоотношение дворянства и капитала, вопрос о мужике, об освободительном манифесте, о «законности» и т. д. — как бы заслоняется этой жирной волной. Поистине о спектакле приходится сказать, как о «Демьяновой ухе»: эта вещь «жирна, как будто янтарем подернута она»… И жирность эта еще более затрудняет каждую лишнюю ложку вообще вкусного зрелища.

Надо во что бы то ни стало все это упорядочить,урезать, умерить,чтобы зритель легче обозрел целое, чтобы у него не возникло утомления, чтобы количество не вредило качеству.

В.В. Лужский ^*

Старая гвардия Московского Художественного театра держится прекрасно под натиском времени. Ее потери до сих пор были невелики, ее известные всему миру старые бойцы сохранили в большей или меньшей свежести свою инициативу, свое дарование, безмерно увеличив вместе с тем в течение прожитого времени свой художественный авторитет.

МХАТ Первый — это, конечно, великийтеатр, раз навсегда вошедший как крупнейшая величина в историю мирового театрального искусства. Он чрезвычайно длинными корнями уходит в предреволюционную историю нашей общественности, и огромный переворот, происшедший в ней, не мог, конечно, сразу изменить всю морфологию и физиологию этого могучего организма. Однако МХАТ отнюдь не казался формацией нежизнеспособной в новой атмосфере. Медленно, — быть может, медленнее, чем этого желали многие его друзья, — но зато достаточно глубоко видоизменялся он. В этом видоизменении, в этом обновлении огромную роль играла подросшая молодежь театра. Но и к «старикам» у нас установилось отношение как к первоклассным художественным ценностям, могущим быть богато использованными для нового строительства.

Ведь недаром же лучшие пролетарские драматурги охотно отдавали и отдают свои произведения именно для исполнения в этом театре, добившемся изумительного совершенства в деле сочного, полного нюансов, блещущего жизнью сценического исполнения.

Вот почему и мы, строители будущего, революционеры, не можем не чувствовать глубокой грусти при известии, что смерть похитила из рядов могучих ветеранов МХАТ Первого обаятельнейшего артиста Василия Васильевича Лужского, имя и деятельность которого органически связаны со всеми эпохами роста Художественного театра.

Смерть унесла его в шестьдесят лет ¹ и надо сказать, что он принадлежал к числу тех артистов, которые в подобные годы могли развернуть еще огромный сценический темперамент, не говоря уже о творчестве вообще.

В последний раз я видел Василия Васильевича в отрывке из «Преступления и наказания» Достоевского ² . Он играл бурную, разнообразную и жестокую сцену, разыгрывающуюся в квартире Свидригайлова с Дуней, сестрой Раскольникова. Эффект игры Василия Васильевича был потрясающим.

Василий Васильевич был учеником школы Малого театра (хотя кончил Филармонию) ³ . Он воспитывался под руководством одного из величайших и разнообразнейших комиков русской сцены — Прова Михайловича Садовского. Вероятно, самый выбор учителя был сделан учеником потому, что он уже тогда готовился быть актером на характерные роли.

В Художественном театре, куда он попал еще молодым человеком, Лужский занял одно из первых мест ⁴ . Играл он большею частью роли людей пожилых, со сложной психикой и умел давать эти зрелые, замысловатые, то лукавые, то узорные в своем простодушии фигуры с изумительным пониманием изадушевностью, зная в то же время всегда, как обострить их внешний облик замечательным гримом и каким-нибудь характерным приемом внешнего поведения, делавшим фигуру памятной на всю жизнь.