Том 3. Стихотворения 1921-1929

Бедный Демьян

III

Чудак покойник

Мне Наркомюст сказал: «Садитесь. Я вам рад. Садитеся». – «Куда?! Благодарим покорно!» – «Садитесь». – «Нет, уж я… Я постою, камрад». А он – «Пардон, мусью», – мне говорит упорно. Ну, что же? Пусть «мусью». Мерси за прямоту, «Пардон», однакож, есть. Хоть вежливы по тону. Но «Правда» – прямо мне горчичник к животу – Заладила, что день: «Ату его! ату!» Громит без всякого пардону! Уж переводчик мой язык себе свихнул, Переводя ее свирепые нападки. Намедни в зеркало я на себя взглянул: Лицо прорезали две новых скорбных складки. Мон-дьё! С каким домой вернусь-то я лицом?!

* * *

Не

беспокойтеся, почтеннейший Иуда! Я уповаю, что отсюда Вы политическим вернетесь мертвецом!

IV

Путешествие по Сов. России знатного иностранца

(Из записок министра Эмилия Версальского)

Не узнаю этих мест. В прошлый мой приезд При покойном российском государе Был я в большом ударе, Слыша, как все шептали вокруг: «Мусью Вандервельде!.. Наш друг!..» Встреча во дворце была столь интимна, Мне жал руки сам державный лейб-гусар, А я под звуки царского гимна Кричал: «Вив ля Рюсси! Вив ле цар!» А нынче, переехав границу, Попал я ровно в сумасшедшую больницу: При виде меня все дрожат от ярости И, не уважая моей относительной старости И моего социального положения, Сыплют такие выражения, Коих смысл… не совсем переводим. Все ж приехал я в Москву невредим, Хоть по пути мне кричали при всякой оказии: «Эй, ты, холуй буржуазии!» На станции Себеже Какому-то русскому невеже, Оравшему: «Ей, ты, двухсполовинный!» – Мой спутник, Курт Розенфельд, сделал упрек невинный: «Мейн герр, эс ист нихьт вар! Мой Интернационал не двухсполовинный, а Венский!» На что невежа запыхтел, как их самовар: «Ты – плут венский, а я – мужик деревенский! Вот ты сытый, а я голодный, – Ты лакированный, а на мне рогожа, Но я красной Россеи гражданин свободный, А ты! – собачий хвост, подхалимская рожа, А кабы мне поручили тебя принимать – Показал бы тебе я кузькину мать!» На станции Великие Луки Натерпелся я муки: Какая-то товарищ Фекла Чуть не вышибла в вагоне стекла. А уж Москва себя показала: Тысячи рабочих вокруг вокзала Встречали меня столь… бурно, Что мне чуть не сделалось дурно. За что столько свисту, брани, угроз, За что – букеты не из красных роз, А из травы сорной И жгучей крапивы подзаборной? За что эти черные, позорные плакаты? Пусть эсеры сто тысяч раз виноваты, Но я же адвокат, Я только адвокат, А потом уже социал-демократ, Чьи, хе-хе-хе, убеждения Заслужили высочайшего утверждения!

* * *

Ах, ма тант, Антант! Как я возвращусь отсель В Версаль? В Брюссель? Не то мне страшно, что эсеров осудят, – От мысли иной берет меня жуть: Какими «розами» будет, – ох, будет! – Усыпан в Европе мой обратный путь?!

Перевел с социал-предательского

Демьян Бедный.

V

Ах, позвольте вас поздравить!..

Еще две телеграммы оплачены антантовской валютой

В Париже под председательством миллиардера Моргана открылась конференция банкиров.

Радио.

Из Берлина

Из нашего печального изгнания Приветствуем ваши великие начинания. Вы соль земли и светочи мира. Да здравствует творческая мысль банкира! Да здравствует предмет нашей бескорыстной симпатии, Представитель американской развернутой демократии, Гордость человечества, Морган!! От лица сотрудников «Социалистического вестника» Подписали два меньшевистских прелестника Мартов и Дан.

Из Москвы

Переваривая впечатления московских приветствий (Не имевших, к счастью, физических последствий) – Ах, вырваться бы отсюда скорее! – Скорбим, что не можем, каждый в своей ливрее, Потолкаться в передней вашей конференции, Чтоб

сквозь двери послушать ваши мудрые сентенции И усвоить их высокоблагородные мотивы. Клянемся выполнять ваши новые директивы И проводить их в жизнь всеми «социалистическими» мерами. Лично от себя и уполномоченные эсерами, Этими жертвами большевистского насилия, Подписали: мамзель Эмилия, Вокерс, Курт Розенфельд, переводчица Розенталия И еще одна каналия (Коммунистов коробит ее кровно поруганная фамилия).

С подлинным верно

Демьян Бедный.

VI

Королевская шансонетка

Я явилася сюда, Вот сюда И сюда Для… вот этого… суда, Для суда, Да! Посмотрите ж, наркомюст, Наркомюст, Наркомюст, Что за ножки, что за бюст, Что за бюст, Бюст! Содержанка короля, Короля, Короля, Я спою вам: тру-ля-ля, Тру-ля-ля, Ля! До-ре-ми! Ре-ми-фа-соль1 Ми-фа-соль, Ми-фа-соль!

* * *

Всем понятно, в чем тут соль? В чем тут соль? Соль!

VII

Под хозяйское крылышко

Вступив с Антантою в единый, тесный блок И доброго от нас не чая хлебосольства, В Москве он разыскал уютный уголок В лакейской конуре английского посольства.

VIII

Прощай, Эмилия!

Романc

«Я ухожу! – жеманно ты сказала, – Пусть ангелы моих друзей спасут». И ты ушла торжественно из зала, Презревши наш, рабочий, «хамский» суд. Молчали все, от изумленья немы, А я рыдал, почувствовав беду: «Ушла… ушла… И я лишился темы, Какой, увы, уж больше не найду!» Твои слова звучали так напевно, Но вера им свелась у всех к нулю. И ты ушла, суду швырнувши гневно: «Я к своему вернуся королю!» Потупившись, две глупеньких гризетки Твой гардероб тащили впереди, И – злой символ! – три желтеньких розетки У всех троих дрожали на груди. О три красы! О желтое созвездье! Презрев наш суд, идите же туда, Где в некий день настигнет вас возмездье Не менее сурового суда!

Вот именно!^*

«Здорово!» «Здорово!» Встретив эсера матерого, Какой-то наивный чудак Стал корить его так: «Послушай, дружище! Ведь я считаю, что эсеры чище, Чем принято о них говорить. Бросили б вы, милые, дурить. Вот я был на эсеровском процессе (Сужу, стало быть, не по ненавистной вам прессе), Так сам я слыхал, как один свидетель Аттестовал антантовскую добродетель, От которой вы, эсеры, без ума. Антанта, задуши ее чума, Вас в восемнадцатом году на большевиков натравливала, А сама… кадетское министерство подготавливала! Обрадовалась бы Россия такому подарку? Революцию, стало быть, на смарку? Опять оседлать рабочего и мужика?» «Эх, – вздохнул эсер на слова чудака, – Гляжу я на тебя, дурака отпетого. Да почему ж ты думаешь, что мы были… против этого?»

В малом великое^*

Коммунистическая ода

30 июня 1922 г. комячейка ф-ки Гознак справляла торжественный выпуск учеников партшкол двух ступеней.

Из учеников особенно выделялся один рабочий-печатник 47 лет, обремененный большим семейством при очень тяжелом материальном положении, И. П. Константинов, который, проходя эти две школы как I, так и II ступени, был самым примерным и внимательным учеником, – он не пропустил ни одного дня занятий партшколы.