Том 3. Восхождения. Змеиные очи

В душе лирического поэта живут две родственные силы, устремляющие его к достижениям, которые только для неглубокого понимания кажутся противоположными. Одна из этих сил побуждает его открыть свою душу с наибольшею искренностью и выразить её возможно отчетливее. Повинуясь этому побуждению, всё строже и настойчивее испытуешь тёмные глубины бытия и открываешь много неожиданного; явственны становятся черты, совершенно не сходные с чертами той маски, которую каждый из нас носит для света. Словно проник в забытые, замкнутые заржавелыми замками подвалы старого замка и перебираешь древние вещи, оставленные давно отшедшими от нас предками. Всё глубже, глубже, – в тишине и мраке звучат таинственные голоса, сливаясь в один предвещательный гул. В последней тьме, за которою Единая таится Воля, различаешь мерцание, исходящее от неведомого Лика.

Обозрев многие свои забытые маски, душа лирического поэта сознаёт свою многосложность и родство своё с множеством. Тогда отдается она другой своей силе, устремляется к сочувствиям и перевоплощениям,

и жаждет без конца расширять бытие. Рожденная не в первый раз, она легко сочувствует, радуется и печалится со многими и охотно облекается в многообразные личины. Голоса толпы и множеств сливаются для неё в стройные хоры, и в сиянии широких светов, за которыми Единая таится Воля, возникает перед нею снова таинственный свет, от неведомого исходящий Лика.

Свершив свой круг, пламенеет, умирает и из пепла возникает опять.

Ещё два слова о внешнем, о временах. В этой книге собраны некоторые из стихотворений, написанных в 1899–1906 годах, и те из написанных раньше, которые к ним подходят по настроениям.

Март 1910 год

Суровый звук моих стихов – Печальный отзвук дальной речи. Не ты ль мои склоняешь плечи, О, вдохновенье горьких слов? Во мгле почиет день туманный, Воздвигся мир вокруг стеной, И нет пути передо мной К стране, вотще обетованной. И только звук, неясный звук Порой доносится оттуда, Но в долгом ожиданьи чуда Забыть ли горечь долгих мук! Мы – пленённые звери, Голосим, как умеем. Глухо заперты двери, Мы открыть их не смеем. Если сердце преданиям верно, Утешаясь лаем, мы лаем. Что в зверинце зловонно и скверно, Мы забыли давно, мы не знаем. К повторениям сердце привычно, – Однозвучно и скучно кукуем. Всё в зверинце безлично, обычно. Мы о воле давно не тоскуем. Мы – пленённые звери, Голосим, как умеем. Глухо заперты двери, Мы открыть их не смеем. В недосягаемом чертоге Жила Царица красоты, И с нею были только боги И легкокрылые мечты. Озарена святым блаженством, И безмятежна, и ясна, Невозмутимым совершенством Сияла радостно она. Легко сотканные одежды Едва касались нежных плеч. Отрадным веяньем надежды Приветная звучала речь, И только лёгкие мечтанья К ней возносились от земли, А люди, бренные созданья, Её достигнуть не могли. Катилось кроткое светило Над тихим плеском горних рек, Дневное ж солнце не всходило Над миром радостным вовек. Но злой Дракон, кующий стрелы, Свою и здесь насытил злость. Однажды в дивные пределы Вступил нежданный, странный гость. Смотрел он дико и сурово, Одежда вся была в пыли. Он произнёс земное слово, Повеял запахом земли, И пред Царицею смущённой, Охвачен вихрем злых тревог, Мольбами страсти исступлённой Он огласил её чертог. Смутились радостные боги, Померкли светлые мечты, Всё стало призрачно в чертоге Царицы дивной красоты, – И в тяжкой муке отвращенья Вкусила смерть Царица грёз, И Змей в безумстве злого мщенья Свой лик пылающий вознёс. Елисавета, Елисавета, Приди ко мне! Я умираю, Елисавета,

Я весь в огне. Но нет ответа, мне нет ответа На страстный зов. В стране далёкой Елисавета, В стране отцов. Её могила, её могила В краю ином. Она скончалась. Её могила – Ревнивый дом. Победа смерти не победила Любви моей. Сильна могила, её могила. – Любовь сильней. Елисавета, Елисавета, Приди ко мне! Я умираю, Елисавета, Я весь в огне Слова завета, слова завета Не нам забыть. С тобою вместе, Елисавета, Нам надо быть. Расторгнуть бремя, расторгнуть бремя Пора пришла. Земное злое растает бремя, Как сон, как мгла. Земное бремя, – пространство, время Мгновенный дым. Земное, злое расторгнем бремя, И победим! Елисавета, Елисавета, Приди ко мне. Я умираю, Елисавета, Я весь в огне. Тебя я встречу в блистаньи света, Любовь моя. Мы будем вместе, Елисавета, И ты, и я. Весь дом покоен, и лишь одно Окно ночное озарено. То не лампадный отрадный свет: Там нет отрады, и сна там нет. Больной, быть может, проснулся вдруг, И снова гложет его недуг. Или, разлуке обречена, В жестоких муках не спит жена. Иль, смерть по воле готов призвать, Бедняк бездольный не смеет спать. Над милым прахом, быть может, мать В тоске и страхе пришла рыдать. Иль скорбь иная зажгла огни. О злая, злая! к чему они? Струясь вдоль нивы, мёртвая вода Звала меня к последнему забытью. Я пас тогда ослиные стада, И похвалялся их тяжёлой прытью. Порой я сам, вскочивши на осла, Трусил рысцой, не обгоняя стада, И робко ждал, чтоб ночь моя сошла И на поля повеяла прохлада. Сырой песок покорно был готов Отпечатлеть ослиные копыта, И мёртвый ключ у плоских берегов Журчал о том, что вечной мглой закрыто. Затхлый запах старых книг Оживил в душе былое, В злой тоске пережитое, В тихом звяканьи вериг. Дни, когда смиренный инок, В келье тесной, близ икон, Я молился, окружён Тучей пляшущих пылинок, И славянскую печать – Прихотливые узоры – Отуманенные взоры Ухищрялись разбирать. Печальный отрок с чёрными глазами Передо мной стоял и говорил: «Взгляните, этими руками Я человека задушил. Он захрипел, и что-то вдруг сломалось Там, в горле у него, – и он упал. То не вина иль злая шалость Была – я маму защищал. С кинжалом влез в открытое окошко Он ночью, маму он зарезать мог, – Но я подкрался, точно кошка, И мигом сбил злодея с ног». Он говорил и весь горел тоскою. В его душе гнездился тёмный страх. Сверкало близкою грозою Безумство у него в глазах.