Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы
Шрифт:
– Савелий Павлович, – говорю я, – давайте сделаем с вами музейный башмак с социальным уклоном.
Цыганок в 1905 году был сильно избит мужиками за пропаганду революции в деревне, и все социальное ему не чуждо. Он не очень удивился моему предложению и только спросил:
– Как же это мы сделаем?
– Очень просто, – говорю. – Прежде всего нужно, чтобы этот башмак был такой, каких на свете не было. Мы поставим его в музей, чтобы американцы, французы, венцы приходили и говорили: «У нас этого нет».
– Можно, – сказал Цыганок, – сейчас подумаем.
И послал мальчика за другими волчками Марьиной
– На какую же даму мы будем работать такой башмак?
Я ответил:
– На неизвестную.
Я хотел сказать: просто на женщину вообще, а вышло, как у Блока, вроде как бы на Незнакомку.
Волчки зашумели.
– Невозможно сделать на неизвестную, – дама должна быть с определенной ногой.
Я уступил:
– Пусть это будет рабочая женщина, например, какая-нибудь красивейшая заготовщица. Есть у вас такая?
– Есть, только все-таки надо нам знать, – сказал самый лучший мастер по коже Николай Евдокимович Рожков, – в каком виде будет заготовщица, в рабочем или в гулящем?
Вопрос этот всех ошеломил, все крепко задумались, повторяя:
– Никак не придумаешь – рабочая или гулящая. На своем полном румяном лице удалой Цыганок отер пот и наконец сказал:
– Товарищи, да ведь баба одна!
Все поняли усилие Цыганка обобщить распадающуюся в жизни женщину в одно существо – в женщину будущего, но ведь шить сейчас нужно, и как об этом подумаешь, так неизменно, как Незнакомка у Блока, распадается на рабочую и гулящую.
Рожков говорил:
– Ежели она в гулящем виде, то башмаки надо расшить на одном ранте, тремя пряжками.
– Не хотим расшивать, – вскричал Цыганок, – наша дама должна быть скромная.
Я все время молчал, с интересом дожидаясь, чем кончится вся эта затея. После долгих споров волчки постановили: взять женщину между рабочей и гулящей, башмак с виду должен быть скромный, из темно-желтого хрома цвета наших дорог, но все-таки сработан башмак должен быть так красиво, прочно, чтобы его действительно можно было поставить в мировой музей.
После того начались длинные прения, кому делать музейный башмак. Спор был всех против Рожкова, все говорили, что башмак может сделать только Рожков, но тот, страшно застенчивый, не брался.
– Уговорим, – шепнул мне Савелий.
Я вышел искать по Москве материала для небывалого башмака.
Кошмарную эту повесть, кажется, невозможно передать коротко – и разве только написать в форме сценария для кино. Мне было ясно, что сработать на тему, создать свою форму сознательно у волчков не хватит смелости, и я в этом им должен помочь. Но для этого мне надо было во всем разобраться, достать превосходного материала, распытать все о колодках, моделях, о технике, а известно, какая глубина раскрывается, когда погружаешься в бездну технических приемов, созданных, конечно, многими столетиями и не в одной только России.
Самое же отвратительное, что в глазах не лица, а ноги. Хорошо иным мечтать об избранной ноге, но масса ног, мелькающих на бульварах, на Тверской, на Кузнецком, – давит, сплющивает.
…Гетры, полугетры, полуботинки, туфли лодочкой, туфли с одним ремешком, с двумя ремешками, лодочка
И все это мелькает часто в загрязненном виде на кривых каблуках, на безобразной ноге. А способностей таких, чтобы заняться всем этим в меру, не хватает: все хочется как бы поскорее разделаться с наседающей темой и взяться за другое – выбиться на волю из-под столичного башмака.
Журналист-исследователь должен быть как бы помешанным, но в то же время не терять способности использовать концентрированную волю маниака для проникновения в жизнь.
Я доходил до того, что не мог пропустить мимо себя ни одну женщину, не посмотрев ее ноги. Раз я так увидел пожилую даму и с ней очень изящную молоденькую девушку в очень простеньких пальто, – на девушке была красная шапочка и на ногах бабушкины башмаки. И так мне отрадно было в этом простом изящном явлении жизни вспомнить сказку о Красной Шапочке. Всего только раз и отдохнулось.
Однажды в Столешниковом переулке мне мелькнуло на витрине что-то очень красивое, я остановился и сразу узнал волчковую работу Марьиной рощи. Вхожу к хозяину магазина распытать, как создается фасон. Тот с презрением отзывается о волчках как о творцах фасона, – они делают, как им велят. Но кто же велит – дама с Кузнецкого моста?
– Дама с Кузнецкого моста просто овца, – отвечает хозяин. – Прежде всего велит венский журнал, моя жена дам уговаривает, я слегка подтачиваю колодки согласно желанию – и так получается мода.
– Мода предполагает даму-овцу?
– Овцу, – потом венский журнал, мы с женой, а волчки просто наши исполнители.
Сильно это меня задело, потому что в прежнее время все издатели так думали и о нас, журналистах, и разве уж какой-нибудь особенным талантом прославится и начнет издателей бить гонорарами и невозможными капризами. Было время, и мне раз удалось одного заставить привезти к себе коробку сигар мексиканского листа…
Обиженный хозяином за волчков, я придумал попробовать приспособить волчков для самостоятельного творчества в условиях фабричного труда, и с этой целью я еду в Кожевники, на крупнейшую в Москве фабрику башмаков Парижская коммуна.
Заводоуправляющий фабрикой «Парижская коммуна» не сразу освободился для разговоров со мной, и мне пришлось подождать его в конторе на диване под стенной газетой. Накануне был праздник женщины, и потому вся газета была посвящена именно той женщине будущего, для которой мы с волчками задумали сделать небывалый башмак. Статьи были написаны очень грамотно, и от них веяло целомудрием и холодком первого снега. Особенно растрогала меня этой снежной наивностью заметка, посвященная одной легкомысленной фабричной девушке Тане. Тут же была нарисована и сама девушка-франтиха в юбке потому уже красивой, что на ной сходились все оттенки цветных карандашей, и также очень красива была шляпка на девушке – какая-то бабочкой, и особенно башмаки. Рассмотрев рисунок раньше текста, я подумал было, что это наивная попытка изобразить красоту будущей женщины, и вдруг с изумлением прочел текст под картинкой: