Том 4. Фома Гордеев. Очерки, рассказы 1899-1900

Горький Максим

Доктор сконфузился, потом обиделся, сказал несколько очень длинных фраз и — снова начал дополнять сведения Суркова.

Вскоре все знали, что Шебуев особенно близко сошелся с Марком Чечевицыным, одним из богатейших местных купцов. Этот купец получал ордена за свою благотворительную деятельность и постоянно судился из-за грошей с рабочими своего судостроительного завода, с матросами своих пароходов, с приказчиками. Он выстроил городу три прекрасные школы и приют для сирот, каждую весну устраивал для школьников катанья на пароходах с музыкой и обильным угощением, подарил городу

обширное и ценное место под условием устроить на нем детский сад и вообще очень много делал для ребятишек. В то же время о нем знали, что он носит сапоги до поры, пока они совершенно не развалятся, отдает их по пяти раз чинить и во всем для себя скуп до смешного. Он же пожертвовал сто тысяч рублей на ремонт и расширение больницы для душевнобольных в память о сыне своем, который вообразил, что у него в голове и в животе ерши развелись, в припадке умоисступления разбил о печку череп свой и — умер. Капитал у купца был огромный, считался миллионами, а единственный наследник Чечевицына — его племянник — служил у него конторщиком при заводе на тридцати рублях жалованья.

Шебуев постоянно бывал у этого старика, ездил с ним по городу в его тяжелом, старомодном экипаже, запряженном парой больших жирных лошадей, и, приходя к Варваре Васильевне, отзывался о купце как-то двусмысленно, со снисхождением к нему, которое очень не нравилось всем.

— Вы говорите прямо — дерет Маркушка шкуру с живых людей или не дерет? — спросил Кирмалов, угрюмо уставив свои глаза на лицо Шебуева,

Шебуев пожал плечами и спокойно сказал;

— Дерет, конечно… И не может не драть, заметьте…

— Почему?

— Природа…

— Какая природа?

— Волчья, хищная.

— А мораль?

— Откуда у него может быть мораль?

— Позвольте! В ад верит?

— Кажется, верит…

— Стало быть, имеет мораль… стало быть, благотворит со страха…

— Возможно… Но для меня неважно, почему именно он благотворит… Важно то, что он добровольно сбрасывает обществу известный процент с капитала…

— Да ведь это — колокола… Ведь это для звона о его доброте, для заглушения голосов правды…

— Вашего голоса этот звон не заглушит. Да, наконец, даже маленький грешок вызывает больший шум, чем крупный праведный поступок…

Эта терпимость производила в кружке Любимовой впечатление, очень нелестное для Шебуева. Его быстрые успехи — среди купцов всех поражали и в то же время усиливали подозрительное и недоверчивое отношение к нему среди интеллигентных кружков, которые он посещал всё чаще, но уже явно отдавая предпочтение кружку Варвары Васильевны. И всюду среди интеллигенции он продолжал возбуждать общее раздражение против себя, сталкиваясь со всеми во взглядах, относясь со скептической усмешкой к установившимся мнениям и постоянно стараясь доказать их практическую неприменимость.

— Американец! — с усмешкой говорили о нем. — Посмотрим, что будет дальше…

Так прошло еще с год времени. Шебуев всё преуспевал, а интеллигенция присматривалась к нему.

И вот в местной газете появилась заметка, извещавшая читателей, что «наш известный благотворитель, коммерции советник Марк Федорович Чечевицын» решил выстроить

в городе «народный дом». В верхнем этаже этого дома предполагается устроить чайную, столовую и помещение для ночлега на триста человек, а в нижнем — большой зал для детских игр в зимнее время, — нечто вроде яслей. Далее сообщалось, что проект дома уже разрабатывается городским архитектором Шебуевым, который и будет строить здание.

— Это вы его настроили? — спросила Варвара Васильевна Шебуева, когда он пришел к ней. Спрашивая, она смотрела в глаза ему как-то особенно пристально и прямо.

— Я, — ответил он.

— Ну… я вас от души поздравляю… Это мне нравится…

Она улыбнулась ему хорошей, одобряющей улыбкой.

— Спасибо… сердечное спасибо вам! — отозвался он и даже поклонился ей. — Я рассчитывал на большее… Но пока — только… А нужно все-таки не это… Нужен театр, библиотека и читальня… И это будет… Старик не жалеет денег, но он не может понять… он боится театра… Но — это всё будет…

Лицо у него было недовольно, нахмурено, но глаза сверкали упрямо…

— Вы убеждены уже — будет?.. — спросила Варвара Васильевна, ласково глядя в лицо ему.

— Да, я убежден… Будет и театр и читальня… И это скоро решится…

— Вот бы славно! — с удовольствием воскликнула Любимова.

— Это будет… — еще раз твердо повторил архитектор.

Пришли Кирмалов и Хребтов и, когда узнали, что будет театр и читальня, оба искренно обрадовались.

— Это я понимаю, хе-хе-е! — потирая руки, взвизгивал Хребтов.

Было странно видеть этот почти детский восторг в его кривом и болезненном теле…

— Здорово! — гудел Кирмалов, тоже с удовольствием вращая глазами. Театр — это штука! Я хор составлю из разных народов… вот! В антрактах буду былины на гуслях играть… вот! Я покажу кое-что! Такие красоты поднимем со дна-то жизни — небеса возвеселятся!

— На небесах, Егор, всегда хохочут, когда юродивые на земле восторгаются! — ободрил его вошедший в это время Сурков. — Поздравляю с завоеванием! — обратился он к Шебуеву. — А театрик-то вам не удался?

— Вы уже знаете? — сухо спросил архитектор.

— Как видите…

— Вот что, — отвернувшись от Суркова, сказал Шебуев певчему, — вы это серьезно сказали о хоре?

— А то как? Да я вам таких певцов соберу…

— А можете вы устроить духовное пение?

— Я? Да духовное-то еще скорее можно… Духовное! В нем такие красоты есть…

— Театр тоже скоро будет, Владимир Ильич! — сказал Шебуев Суркову. Скорее, чем я думал…

— Верю… И понимаю — вы Чечевицына на духовном пении поймаете. Одобряю…

— Ты всё шутки шутишь! — свирепо взглянув на Суркова, сказал Кирмалов. — А тут отверзаются двери… и человек, доселе видавший лишь пакость, ныне может лицезреть красоту… Чучело!

— Егор, не говори высоким стилем! А большого труда стоило вам, Аким Андреевич, наладить это дело?

— Немалого…

— Но вы довольны?

— Нет…

— Бедняга Чечевицын!

Шебуев мельком взглянул на хозяйку и промолчал, лишь на скулах у него явились красные пятна. Скоро он ушел, такой же недовольный и угрюмый, каким явился.