Том 4. Маски
Шрифт:
— Вы — мешаете, — вскинулась ротиком Элеонора Леоновна.
Змейкою мимо него пролетела, раскинувшись в воздухе ручками; шляпа с пером из руки, описавши дугу, пролетела над носом его — на диванчик: пером — на ковер; Никанор, перед шляпой в позицию встав, заключил своевременно; значит, опять — офицер!
Так и вышло.
В тот вечер забзырили издали; знал, что — машина; подскакивая под заборами, дернулась, остановилась она; иностранная барышня, — та, у которой с плечей соболя и которую видел в окошке кофейни, влетела в ворота: звонила у двери; вломилась в гостиную, опопонаксом
— Пети монстр, те вуаля! [65]
Он — затрясся; он — в плач; Никанор же Иванович, на руки взяв трясуна, ей подставил плечо и очки; но она на него — нуль внимания, зонтиком, стукнула в дверь:
— Ву з'эт прэт? Иль э тан! [66]
Тут же с перекосившимся ротиком Элеонора Леоновна, — к барышне выскочила:
— Же не пе па! [67]
И ей барышня:
— Рьен, — мон анфан! Фэт вотр трист девуар! [68]
65
Пети монстр, те вуаля! (фр.)— А, вот и ты, маленький урод!
66
By з'эт прэт? Иль э тан! (фр.)— Вы готовы? Время!
67
Же не ne па! (фр.)— Я не могу!
68
Рьен, — мон анфан! Фэт вотр трист девуар! (фр.)— Ничего, дитя мое… Исполните вашу печальную обязанность!
Тут же, Элеонора Леоновна, ножкой подбросивши шлейфик под руку, его ухватила рукой.
— Вы присмотрите: за Владиславом!
И рывами с барышней: в дверь.
Там машина как тяпнет; бензинный дымок подлетел над забором: в окно Неперёпрева; затараракало рывами; за Гартагаловым умерло.
Мертвое время: семь, восемь, одиннадцать; в тени прихожей под зеркалом сел.
Только полночь вскричала звонками; в открытую дверь ворвался: замкнуться на ключ — у себя ли?
Не знали, кого пропускали они с бабой-Агнией: Элеонору Леоновну или — еще кого?
И Никанор колотился:
— Так — чч-то: это — я, Никанор…
— Между прочим… Иванович… может быть…
— Так, эдак…
— Доктора?
Не отвечали.
Тут он в толстолобые стены раскашлялся: взвизгом.
Решил: дела партии; ну там, — карают за что-то, кого-то; ей — жаль: эдак-так; и пошел на чердак — до рассвета сигать, наблюдая крупу световую за окнами: —
— под полом —
урчи: так зверь из норы животом, а не глоткою весть подает о своей дикой жизни.
Шиша заголил над суденышком
А
он —
— ненавидимый, брошенный шиш, без вины виноватый: не смей и родиться!
И вот, посадив на колено шиша, он колено подкидывал; штуки забавные пальцем под носиком строил; повел коридором: шишонок, свой носик задрал, кулачоночком трясся доверчиво под животом Никанора: —
— и зверь любит ласку!
Но голосом, явно пропавшим, позвали из двери:
— Войдите!
С опаской вошел; и наткнулся на сутолочи из гребеночек, щеточек; зеркальце в сереньком кружевце, мелкой снежинкой осыпанном, — наискось: складками морщился стол; дымы синие, как над пожарищем, над диким креслом, в котором разбросанное руками и шлейфом, змеясь, издыхало ужасное платье; — а женщина, в нем шелестившая, — где?
Стал искать.
И — нашел: где подушка едва выглавлялась за ширмой, — в подушку вдавилося синее личико; выскочило; и за ним вылезала худышка, упрятавши голые плечи косыночкой; точно трехдневный мертвец, не в себе: дыры, блюдца, — глазницы.
Едва дорасслушал из дыма:
— Коли человек самый близкий, — подлец.
— Дела партии, — в нем перемельком…
— Убить?
Он, с испугу на цыпочки встав и вперяясь в нее из-за ширмы:
— То, — да!
— А коли, — посмотрели вплотную, вгустую они друг на друга, — коли это только нарост?
Отмахнулась от дыма; и встала под ширму, забыв, что она — в рубашоночке.
Супился туром, боясь слово молвить:
— То, — нет!
А она от него — головою в юбчонку; и сухенько затараракавши ротиком, из-за юбчонки — головка, два плечика, талия: ручкой дрожащей искала тесемку:
— Мир — мерзь: как паук с паутиной; мы — мухи: все, все, — затряслась на него она, — заболевают пороками лучшие…
Голые палочки, вовсе не ручки, над ширмой взлетели, ломаясь; и он — отошел; как сказать, что в присутствии все-таки взрослого, — дезабилье: эдак-так!
Но она, голоножка, — за ним: из-за ширмы:
— А я — погубила!
Вцепилась в плечо:
— Я… я… с детства, — прихныкивала, — и любила, и верила; он — изнасиловал: девочку, может быть — больше: пытал… Не меня даже, — и перешлепала к зеркалу: что-то отыскивала:
— Впрочем, — это — догадка…
— Кто?
— Салом обмазал: разъел!
Вдруг, увидевши голые плечики в зеркале:
— Ай!
И — под кресло; рывнувши ужасное, черное платье, уйдя, точно в шкурку в него: под ним вздрагивала.
Никанор понял: бред; и ее подхватив, как пушинку, по голубоватой стене понес в черное креслице: в серых, как дым, перевивчатых кольцах сложить; закрыл пледом:
— Спустите мне штору.
Казалось: за комнатой комната; в комнате кто-то ее схватив за руки, руку другую подкинувши в воздух, — галопом, галопом, помчится с добычей своей по векам в невыдирные чащи свои.
Прогнала от себя Никанора.
Опять-таки: Агния-баба на рынок ходила; и — видит он: просится шиш; пристает; он же не виноват, что нужда; — и пришлось, в руки взявши, шиша заголить —