Том 4. Начало конца комедии
Шрифт:
Галина Викторовна берет у него цветы.
АРКАДИЙ. У вашего отца был двоюродный брат, внучка этого двоюродного брата вашего отца приехала из Англии и будет здесь через полчаса. Она хотела вас видеть.
ЧЕТАЕВ. Кем же она мне приходится?
АРКАДИЙ. Долго объяснять. А называть можете ее кузиной.
ЧЕТАЕВ. Стыдно, но я с детства не могу понять, что такое — кузен или кузина.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Толстого надо читать. А теперь меня слушайте. Если контакты с какими-то неизвестными и подозрительными
ЧЕТАЕВ. Уклоняются только от ракет, торпед и бомб, а не от родичей.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Вы женаты?
ЧЕТАЕВ. Нет. Чужие разводы надоели. А почему спрашиваете?
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Потому что если по Толстому, то кузены обязательно друг в друга влюбляются.
ЧЕТАЕВ. Разрешите позвонить? Надо сообщить место пребывания начальству. Погодка разгуливается. Как бы не пришлось в Кронштадт на всех парусах нестись.
ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Вот мы и начали уклонение от дьяка Четая и подозрительных иностранцев. Только не прямо мы уклоняемся, а под парусами. А блестит-то как! Прямо царский червонец!
ЧЕТАЕВ ( докладывает по телефону, считывая номер с планки). Капитан второго ранга Четаев. Я по тридцать пять, пять, семь, сорок шесть. Все. До связи!
АРКАДИЙ. Значит, так. Вы, Данила Васильевич, товарищу Четаеву двоюродный правнук, а Фаддей Фаддеевич Голяшкин ему боковой прадед.
ЧЕТАЕВ. Очень приятно.
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Кажется, Владимир Федорович, на вашем гербе изображены судак, лещ и бутылка сивухи, так как один предок торговал рыбой, а другой, понимаете ли, служил по акцизу.
ЧЕТАЕВ. Очень приятно. Благодарю за информацию.
ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Скажи-ка, морячок, у тебя батя прокурор был?
ЧЕТАЕВ. Так точно. А вы его знали? Мне мало лет было, когда он умер.
ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Шапочно знал. Замечательный человек был. ( Берте Абрамовне.) Только батя его не просто умер, а, некоторым образом, повесился в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом.
БЕРТА АБРАМОВНА. Господи!
ЧЕТАЕВ. Абсолютно убежден был, что все семейство в разные годы, но под корень вырубилось, ан нет! Вообще-то терпеть не могу в прошлое заглядывать. Как заглянешь туда — будто на тебя все слезы зимней Атлантики выльются, — тоска зеленая. А я солдат, подводной лодкой командую, на меня люди смотрят, мне тужить по уставу не положено.
ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Ну и молодец, Вова! Вояка должен в себе беззаботность хранить и психологиями не злоупотреблять. Знал я в местах не столь отдаленных одного ветеринарного майора. Он такой психоаналитик был — все выяснял да выяснял, почему быки красный цвет не любят. В результате… его казенный козел забодал. ( Берте Абрамовне.) Шлепнул следователь психоаналитика прямо в кабинете: никак понять не мог юрист, что ветеринар действительно проблемой цветного зрения у млекопитающих
Маня и Павел сидят на балконном подоконнике.
МАНЯ. Значит, ты по подросткам работаешь?
ПАВЕЛ. Ага. И семейным правом интересуюсь. Тебе тут скучно?
МАНЯ. Ага. ( Напевает.) «На германской войне только пушки в цене…»
ПАВЕЛ. Не секрет, что семья стоит у истоков аморальных тенденций, проявляющихся в правонарушениях некоторых подростков.
МАНЯ. Кто больше нарушает: мальчишки или девчонки?
ПАВЕЛ. В развитом социализме или по мировой статистике?
МАНЯ ( напевает). «На германской войне только пушки в цене… а невесту другой успокоит…»
ПАВЕЛ. Ноги у тебя очень красивые, но, конфециально, ты бы здесь… ну, не очень их показывала…
МАНЯ. Я в колготках, внучек. Да мне и не жалко: пускай хоть вся семья любуется.
ПАВЕЛ. У тебя косы были?
МАНЯ. Мать заставляла. А как предки разошлись, так я их обрезала.
ПАВЕЛ. Да, большое влияние оказывает семья от самой малой мелочи до решения всего комплекса общесоциальных проблем.
МАНЯ. Ага… Выходит, Надежда Константиновна всю жизнь шарики крутила? А по портрету не скажешь, да?
ПАВЕЛ. Конец двадцатых — начало тридцатых годов характеризовались ослаблением семейных уз. А в условиях развитого социализма семья принимает все большее значение в решении общесоциальных и воспитательных проблем.
МАНЯ. Точно. ( Задирает коленки еще выше.) В семье молодежь получает первые уроки идейной убежденности и, если конфециально, бережного отношения к соцсобственности, ага?
ПАВЕЛ. Это ты смеешься или издеваешься?
МАНЯ. Нет, серьезно. ( Напевает.) «На германской войне только пушки в цене… да и нынче вы все холостые…»
ПАВЕЛ. Замуж хочешь?
МАНЯ. Ага. Я, как и ты, детишек люблю. Да и читала где-то, что у замужних женщин чувство вины, связанное с внебрачными половыми связями, слабее выражено и реже встречается, нежели в случае добрачных грехов.
ПАВЕЛ. Вообще-то точно! А учиться после школы думаешь?
МАНЯ. Не-а. Образованные, если по мировой статистике, грешат больше. В ПТУ пойду: аптекарь-фармацевт. Чего молчишь?
ПАВЕЛ. Про твою косу думаю. Факт ее обрезания очень интересен с точки зрения некоторых аспектов поведения подростков, а подросток — проблема вечная. Небось все-таки плакала, когда резала?
МАНЯ. Ты фактический идиот или только чучело из себя валяешь?
ПАВЕЛ. Сам не знаю. Понимаешь, коса — большое дело. Ею девушки самые разные, если конфециально говорить, легко могут пороки прикрывать. Коса — отличная маскировка, а вы их режете. Тут вот и зарыта какая-то собака.
МАНЯ. Слушай, внучек, а целоваться ты хорошо умеешь? Чего уши насторожил? Давай за штору залезем и я тебя проэкзаменую?