Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
Стихам аплодировали.
. . . . .
«Падает камень на кувшин — горе кувшину, падает кувшин на камень — горе кувшину, — так или иначе — все горе кувшину».
Талмуд
. . . . .
«Когда пастух сердится на свое стадо, он дает ему в предводители слепого барана».
Там же
. . . . .
Женщина говорит в нос:
— Набрасно. Совершенно набрасно.
. . . . .
Кладбище.
Красная пирамидка. Дощечка:
«Последний приют дорогому сыну!
Е. С. Кузьмичев».
А внизу, маленький, приколотый канцелярскими кнопками крестик, сделанный из лучины. Мать сделала? Бабушка?
. . . . .
Режиссер X. снимал под Белоостровом очень ответственную «натуру». После съемок, отпустив актеров, возвращался вместе с оператором на станцию. На мосту их задержал часовой, пограничник. Отвел на заставу. Дежурному показались подозрительными молодые люди в заграничных костюмах, да еще с аппаратом за спиной. Он их задержал. Они клялись и божились, что не снимали никаких «объектов», что очень спешат в Ленинград, чтобы проявить отснятые кадры. Им объявили, что «нужно выяснить». Аппарат отобрали, задержанных посадили в Красный уголок.
Через двадцать минут является дежурный.
— Извиняюсь. Можете идти. Все в порядке.
— А как вы, простите, узнали, что все в порядке?
— А мы — как полагается — досмотр сделали.
— Какой досмотр?
— А пленку вашу проверили. Действительно — чистенькая, не придерешься. Мы даже на свет смотрели.
. . . . .
«Привычка находить во всем только смешную сторону есть самый верный признак мелкой души, ибо смешное лежит всегда на поверхности».
Аристотель
. . . . .
Т. Г. Габбе предстояла очень сложная операция. Ее положили на операционный стол. Приготовились хлороформировать. В эту минуту она, по ее словам, прощалась с жизнью.
Хлороформировал ее молодой врач, красивый блондин с усиками. В последнюю минуту он нагибается и томным, светским голосом спрашивает:
— Вы танцуете?
Словно приглашает на вальс или румбу.
Потом выяснилось, что вопрос не был праздным. У танцующих лучше развиты брюшные мышцы.
. . . . .
— Сказал бы словечко, да волк недалечко.
— Какой волк?
— Это понимать надо.
. . . . .
Домработница Лиза, когда приехала из деревни, к телефону и подступиться не умела. А недели через две-три слышу, ведет такой разговор:
— Алё! Нюрка, это вы? Здравствуй.
. . . . .
«…Носилки (кардинала Ришелье) были так велики, что пришлось не раз расширять для них дорогу, ломать стены в городах и деревнях, где они не могли пройти. Вот таким образом, по словам тогдашних летописцев, приведенных в неподдельный восторг всей этой роскошью, передвигался
Мы весьма старательно, но, увы, тщетно, искали выражений того же восторга в манускриптах, оставленных владельцами и жильцами пострадавших домов».
Альфред де Виньи * . «Сен-Мар».
. . . . .
— Я сегодня в городе была, кино смотрела.
— Какую картину?
— «Под крышами в Париже».
— Ничего?
— Мне не пондравилось. Чересчур вульгарно.
. . . . .
Играли в карты.
— Не смеши, — говорит. — Мне больно смеяться.
А через два часа — операция. Гнойный аппендицит.
. . . . .
Пасторальный роман Оноре Дюрфе (1568–1625) «Астрея», посвященный истории любви пастушки Астреи и пастуха Селадона, занимал свыше 6000 страниц.
Умели товарищи писать! И читатель был не тот — терпеливый, выдержанный.
. . . . .
В поезде. Средних лет человек, одессит, забравшись с ногами на лавку, читает. Это страшно увлекательное и вместе с тем чертовски трудное занятие для него. Он сопит, двигает неестественно густыми бровями. Шевелюра у него тоже густая. Волосы будто мочала из матраса. Читает, засунув в рот палец. Выворачивает нижнюю губу. По всему видно, что человек выучился читать недавно. Читая, шевелит губами. Некоторые слова произносит вслух.
— Гревс, Гревс, — шепчет он.
. . . . .
В ресторане пожилой одессит с актерской внешностью.
— Это какой портвейн?
— Десятый номер.
— Похоже, что от него кто-то помер.
Подают жаркое.
— Это сделано из свиньи, умершей естественной смертью на почве недоедания.
. . . . .
«С винцом в груди».
. . . . .
В санаторной столовой.
Заигрывает с подавальщицами.
— Зиночка, вы меня не любите?
— Нет.
— Через почему?
. . . . .
— Прекрасненько.
. . . . .
Инспектор бригады одесского уголовного розыска Гукайло начинает рассказывать один из случаев своей розыскной практики:
— Шикарная женщина с легким уклоном выходит замуж за стильного капитана дальнего плавания. Она не красавица. Нет. У нее не классическая, а, я бы сказал, бытовая красота…
. . . . .
Мать этой женщины — «старуха с гулящим уклоном».
. . . . .
Сегодня (9.XI) чудесный, совершенно весенний день. На улицах пахнет землей, свежими булками, красками: так отчетливо слышатся оттенки запахов. Зашел в магазин — аптекарский. И вдруг понял: да, пахнет аптекарским магазином. Вспомнилось детство и магазинчик Васильевой на Лермонтовском. Долго сидел на Французской набережной, на бульваре. Море и гавань отсюда — хороши бесподобно. Я несколько раз щелкнул своей «лейкой», но разве передаст фотография всю прелесть оттенков цвета и света, прозрачность воздуха, чуть видное трепыхание паруса и, наконец, гудок парохода, который тоже органически входит в эту картину, как и запахи моря, угля, машинного масла и — весны. Да, трудно, поверить, что осень, что в России — уже зима. Такой в детстве бывала Страстная неделя, конец марта, начало апреля…