Том 4. Произведения 1941-1943
Шрифт:
Но, помогая мужу делать операции и перевязывать раненых, Надежда Гавриловна забыла о своих планах поездки куда-то, не вполне ясно, куда именно. Люди страдали, людям надо было всеми мерами сохранить жизнь. Это было на первом плане, приближавшиеся враги — на втором.
И когда через город на восток потянулись, отступая, войска, — это было вечером, — а по радио передали всем жителям города, которые еще его не покинули, что утром город будет оставлен и занят немцами, Иван Петрович и Надежда Гавриловна, бывшие в это время в больнице, в ней и
Они не ложились спать, хотя и устали за день. Они не могли бы заснуть и на минуту: слишком резко ломалась жизнь. В то же время их охватило спокойствие за себя, точно смертный приговор в окончательной форме был им прочитан и никаких изменений его ожидать было нельзя.
Только раз спросила Надежда Гавриловна:
— Что-то будет с нами, Иван Петрович?
Иван Петрович отозвался на это, вздохнув и разведя руками:
— Ну что же, и то сказать: пожили на свете… дай бог и другим пожить столько!
Помолчав, она спросила еще:
— А если будут мучить нас перед смертью, а?
— Мучить?.. Не знаю, право, не знаю, зачем же им нас мучить? — подумав, ответил Иван Петрович. — Наконец наши, может быть, не сегодня-завтра вернутся сюда.
Очень начальственно вошли в больницу гитлеровские офицеры; это прежде всего остро бросилось в глаза. Никто за последние двадцать с лишком лет не входил сюда так начальственно, как эти высокие длинноногие люди с чужим обличьем.
За переводчика у них оказался Теодор Вальд, державшийся нестерпимо важно, так как был назначен помощником бургомистра. Он переменил свою потрепанную соломенную шляпу на черную фетровую, а грязно-белую навыпуск рубаху — на серый в клеточку пиджак.
И офицеры — их было трое — еще только оглядывали палату, в которую вошли; а он, Вальд, уже процедил сквозь зубы Ивану Петровичу, кивая на раненых, лежавших на койках:
— Приказываю вам вышвырнуть отсюда вон эту сволочь! Тут будут помещаться немецкие солдаты.
— Куда же я могу деть людей, не могущих встать с постели? — больше удивился, чем возмутился, Иван Петрович.
— Э, это меня не касается, куда именно! — надменно ответил Вальд. — Я вам приказываю, и весь разговор… Можете их отравить, нам калек не надо.
Иван Петрович переглянулся с Надеждой Гавриловной. На ее бледном от волнения лице особенно резкими казались черные ободочки очков.
Старший из офицеров захотел посмотреть операционную комнату. Здесь он спросил, в каком состоянии хирургические инструменты, и даже приказал отпереть шкаф, чтобы их посмотреть.
В окнах больше было выбитых стекол, чем целых, но окна были зашиты марлевыми сетками от мух, которых теперь, осенью, появилось особенно много. На это тоже обратил внимание старший из офицеров, перед которым угодливо изгибался Вальд.
Когда он приказал Вальду позаботиться о том, чтобы завтра же были вставлены все стекла, Иван Петрович понял, что решение обратить больницу в военный госпиталь бесповоротно.
Офицеры
К вечеру пришел Вальд с двумя стекольщиками, которые притащили два плотно набитых ящика стекол, вынутых откуда-то из окон жилых домов. Иван Петрович думал, что один на один с ним, без немецких офицеров, Вальд будет сговорчивее и отведет где-нибудь место для этих оставшихся. Но Вальд сказал высокомерно:
— Не только они нам не нужны, но и вы тоже! Убирайтесь отсюда вон сию минуту!
Иван Петрович взглянул в последний раз на раненых, покачал головой и вышел из палаты.
Домой к себе шел он, держа под руку Надежду Гавриловну, которая очень ослабела, жаловалась на сердце и с трудом поднялась по каменной лестнице на свою горку.
Фиша и Пуша, не видавшие их больше суток, с такой бурной радостью кинулись им навстречу, что едва не сбили с ног. Подымаясь на задние лапы, визжа, они все пытались лизать их горячими языками, потом безумно кружились около них, притворно кусали один другого и снова подымались на задние лапы и терлись головами о плечи Надежды Гавриловны, а та плакала, глядя на их неразумную радость.
Эту ночь, хотя и у себя дома, старый врач и его жена провели не во сне, а в тяжелом кошмаре: поздно вечером к ним пришла одна из сиделок и рассказала, что оставшихся в больнице раненых фашисты «пошвыряли, как бревнышки», на грузовики и увезли куда-то за город «на свалки».
— Подлецы!.. Гориллы!.. — в ужасе отозвалась на это Надежда Гавриловна.
— Больше нечего было от них и ждать, — сказал Иван Петрович.
С виду он казался спокойным, но тут же, как ушла сиделка, он начал перебирать лекарства в своей домашней аптечке. От волнения ли или оттого, что в руках его был плохо горевший свечной огарок, он долго не мог найти, что ему хотелось, и бормотал: «Гм… Странно!.. Куда же он мог деваться?» Наконец нашел и отставил один пузырек отдельно, потом, помедлив, сунул его в боковой карман.
Утром к Ивану Петровичу пришел немецкий ефрейтор, которого привел уже не Вальд, а зубной техник Прилуцкий, чернявый, верткий человечек с постоянной ненатуральной улыбкой на тощем лице.
— Ну вот, Иван Петрович, умно сделали, что остались, — очень оживленно начал он с порога. — Будем теперь с вами немецкий хлеб есть! Просят вас в больницу на работу… Я — зубы, вы — остальное… Я тоже приглашен, тоже!
— На работу?.. На какую работу?.. — не понял Иван Петрович.
— Ах, боже мой! На свою, разумеется, на хирургическую, не полы же мыть!