Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913
Шрифт:
Зайчиков уходит. Яков смеется.
Яков. Как вы его щелкнули, даже вспотел барин.
Василиса Петровна. Нельзя же в самом деле допускать! Ты что-то говорил, Яков, я забыла… Ах да. Ты же помнишь, что у меня твои деньги?
Яков. Помню.
Василиса Петровна. Там накопились кое-какие проценты, но я думаю, что ты еще не нуждаешься… А я, знаешь ли, свои в банке устроила и некоторые бумаги купила, но только верные: ах, теперь так трудно с деньгами!..
В зале оркестр играет попурри из Травиаты.
Нет,
Мечтательно слушает. Яков внимательно и с любопытством рассматривает ее.
Яков. Василиса Петровна, а как насчет?.. Да нет… Василиса Петровна. Что, голубчик? Замечталась я. Надо идти.
Встает. Яков также.
Яков. Спросить хотел, да ничего. Пустяковый вопрос, не стоит и спрашивать. Значит, так, Василиса Петровна?
Василиса Петровна. Да, Яша. Ну иди, голубчик, к столу, я потом, а то вместе неловко. Ты, Яшенька, пожалуйста, без стеснения, кушай и пей, а иначе ты меня обидишь. Иди же.
Яков. Видал я нынче, руку они у вас целовали. Как это они делают?
Василиса Петровна (улыбаясь). А что, может быть, и ты хочешь?
Яков. Нет, куда мне, я не сумею. (Усмехаясь.)Нет, я так. Пошел я, значит.
Уходит; в зале его встречают веселым, видимо, уж пьяным криком. Там весело. Василиса Петровна встает, оправляется и медленно идет к столовой, на полдороге останавливается, оборачивается и думает. Глаза закрыты, как во сне.
Василиса Петровна. Княгиня!..
Занавес
Действие четвертое
Постоялый двор на глухом заброшенном тракте, на окраине небольшого бедного села. Состоит дом из двух половин, разделенных холодными сенцами, — чистой и грязной. Осень. Ночь. На сцене грязная половина дома — большая, темная, закопченная комната, с русской, небеленой, давно нетопленной печью. Простые лавки, стол, на котором остатки какой-то еды, два огурца, початая бутылка водки, стаканчик. Голо, бедно. В передней стене два маленьких слепых оконца, за ними — тьма осенней ночи. Над столом, на стене, жестяная лампочка, с отбитым краем стекла: светит скудно, бросает черные тени и углы оставляет в темноте. На лавке, в тени, сидит Маргарита, думает; на лоб напущен край большого, черного, теплого платка, в который она кутается. В первую минуту, когда поднимается занавес, ее не замечаешь. Где-то — потом, оказывается, на печке — храпит спящий Феофан, дышит тяжело, как больной, постанывает. А с чистой половины, где с девками и мужиками пьянствует Яков, глухо доносится визг нескольких гармоник, отрывки песен и непрерывный дробный стук каблуков. По-видимому, там пляшут, но топот настолько непрерывен, непонятен в своей непрерывности, что постепенно начинает казаться чем-то угрожающим, зловещим, небезопасным. Либо изба сейчас развалится, либо это не танцуют, а делают что-то другое — дурное и жуткое. Может быть, убивают — или сейчас убьют — кого-то. Открывается дверь в сенцы и входит Hюша — востроносая девка-подросток, лет пятнадцати.
Нюша. Барышня, а
Маргарита (тихо).Чего тебе? Ступай.
Нюша. А вы тут, барышня? Идите к нам.
Маргарита. Зачем лезешь? Иди себе, иди.
Нюша. Сейчас. Сидит барышня на лавочке в платочек закутамши. Это Феофан храпит?
Маргарита. Феофан.
Нюша. Ишь как дышит-то, болен, должно. Это он водку пил? Он, кому же больше. Один стаканчик только и выпил. Огурцы.
Маргарита. Ну чего прилезла, говорю, иди.
Нюша. Сейчас. И как же вам тут не скучно, барышня? И шли бы к нам, у нас весело, что ж вы тут сидите.
Маргарита. Нездорова.
Нюша. Нездорова?
Садится.
Маргарита. Нездорова.
Нюша. А то шли бы к нам, барышя, у нас весело мужики пляшут, весело. Пьянии все, и девки пьянии-распьянии. А вы ничего и не пьете, барышня, наливочки бы выпили.
Маргарита. А ты пила?
Нюша. И не единой капелки, и не притронулась даже, я молода еще. Меня Яков Иваныч угощал, угощал, просил, просил, улещивал, улещивал, а я и не стала. Молода я еще.
Маргарита. И не надо. Тебя как звать?
Нюша. Нюша. А вас, барышня, я знаю, как зовут, да не помню.
Маргарита. Я не барышня, такая ж мужичка, как ч ты.
Нюша. А ручки-то беленькие.
Маргарита. Не работаю, оттого и беленькие.
Нюша. А отчего же вы не работаете?
Маргарита. Любопытная ты.
Нюша. Любопытная я. Оттого, должно быть, и не работаете, что работы такой нет. А может, и не умеете ничего и делать-то. Ах ты, угодники-святители, как топочут-то, всюю избу завалют.
Маргарита. Это они пляшут? Как же это могут они без отдыха, я уж прислушиваюсь, прислушиваюсь. Не дерутся?
Нюша. Нет, пляшут. И какая вы, барышня: отдыхать? Кто ж отдыхает, когда пляшет, и что вы такое говорите!
Маргарита. А ты плясала?
Нюша. Молода я еще, затолкают. А отчего Феофан так храпит, мне даже страшно слушать?
Маргарита. Болен он.
Нюша. Храпит, храпит, а потом и сдохнет. Это его домовой душит, зачем пришел, говорит, тут тебе, говорит, не место, говорит. Барышня, а много у Якова Иваныча денег?
Маргарита. Много.
Нюша. Теперь не много, он на родине много роздал, родителям две тысячи дал, девкам подарки сделал, одной бабе так сразу полтораста рублей и отвалил, не поперхнулся. Уж такой он щедрый.
Маргарита. А откуда ты знаешь?
Нюша. Все говорят. Барышня, а зачем урядник с ним водку пьет, прохлаждается, и саблю снял?
Маргарита. Не знаю.
Нюша. Попьет, попьет, а потом и в город поведет! ручки связамши.
Маргарита. Ну что ты мелешь, ну что ты мелешь. Иди-ка ты себе, иди.
Нюша. Сейчас. Барышня, а вы очень любите Якова Иваныча?
Маргарита, Очень. Иди, тебе говорю.