Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
— Наш дедушка тоже собирается менять, — встряла в разговор внучка. — Только мы не дадим. Ты, дедушка, живи где хочешь! А мы отсюда не уйдем!
— Да, не уйдем! — поддержал внучку брат. — Нам ваше стариковское житье не по пути.
— Вижу: ваш путь один — шаркать ногами по тротуарам. У всех на уме только кино да модн, — угрюмо молвил Колян.
— Мы не хотим глотать дым, как вы. — Внучка замахала руками на Коляна, который собирался еще сказать что-то. — Все, дедушка, все слышали. Я побежала.
Молодежь ушла по своим делам: сын Петяш в
Колян досказывал Ксандре то, что не захотели слушать молодые.
— Вот квартира. Блестит, сияет, как озеро под солнцем. В нее можно глядеться, как в зеркало. А жить — му'ка. Приедешь с пастьбы, с охоты, с рыбалки, не успеешь перешагнуть порог — внучка кричит: «Дедушка, ты грязный. Переодевайся за дверью!» Переоденусь — она снова кричит: «Дедушка, сиди на кухне!» Пока я здесь — все время кричит: «Не садись в кресла… Не ложись на кровать… Ходи осторожно… Не бери в дом собак… Ты, дедушка, такой косолапый медведь, такой неряха! Тебя совсем нельзя пускать в комнаты». Я боюсь тут жить: не замазать бы чего, не поцарапать бы.
И Колян позвал Ксандру побродить по селу, если она не устала.
— Наоборот, за дорогу устала сидеть.
— Напрасно купили такую недотрогу, — сказала Ксандра, подальше обходя все лакированное.
Колян отозвался:
— Рад бы не купить, да бог велел.
— Бог велел? — переспросила она.
— Да, самый главный.
— Это какой же? — И начала перечислять саамских богов: — Старюн-коре?
— Нет. Этот бог — оленевод, пастух, ничего не понимает в столах и стульях.
— Айеке?
— Этот бог-охотник, совсем не занимается квартирами.
— Домовик? Лесовик? Водяник?
— Нет. Нет. Новый бог. Модн.
— Даже не слыхала про такого.
— Не может быть, — не поверил Ксандре Колян. — Бог Модн — городской, из Москвы приехал. Спустимся на улицу, покажу. Он везде бродит.
Шли по той части поселка, которая считалась главной. Там районные учреждения, магазины, школы, клуб. Новые, в несколько этажей каменные дома чередовались с низенькими старенькими деревянными избушонками. Меж домов лежали валуны, разбросанные древним ледником. Сразу от дворов, немножко прибранных людьми, местами сразу от тротуара начиналась дикая, первозданная, непаханая, некошеная каменисто-болотистая лесотундра.
На тротуарах было изрядно прохожих. Медленно топали в непомерно высоких, до бедер, широких резиновых сапогах рыбаки и зашлепанные известью, глиной, краской строители. Ненужно быстрой здесь, суетливой походкой, привезенной из Москвы и Ленинграда, переходили из учреждения в учреждение советские служащие, мужчины с портфелями, женщины с затейливыми сумочками.
Колян покивал на одну. У женщины высоко взбитые, вроде копны сена, бурые, медвежьи волосы, смоляно-черные ресницы и брови, кроваво-красные губы.
— Неужели мамка родила ее такой?
— Тут нечего думать. Она вся крашеная, — определила Ксандра.
— Ее попутал бог Модн, — заключил Колян и начал выискивать других попутанных. Их было много. — Дурной бог, совсем закружил людям голову: девки и бабы носят штаны, сапоги, сними-юбочки. Глядеть противно, охота плюнуть. Чужой бог, совсем не понимает нашу жизнь и местность. Приехал по новой дороге, раньше пешком не показывался.
— Модн и тебя попутал? — спросила Ксандра, смеясь.
— Не-не… Я не признаю его.
— А мебель все-таки купил.
— Не я купил. У меня с ним большой бой.
— И кто — кого?
— Плохо мое дело. Я из дому — Модн в дом. Попутал мне сына, сноху, всех внучат. Совсем не признают меня, все кричат: хотим Модн!
В выходной день к внучке Коляна слетелась стайка подружек и товарищей. Квартира наполнилась шумным говором о магазинах, нарядах, кино, и постоянно мелькало словечко «модно». Ксандра вышла поглядеть на молодежь. Все были не так давно ее учениками. Теперь они держались по-взрослому, были модниками. У девушек мини-юбочки, расписанные лица, самые новые прически, блестящие клеенчатые сапоги и туфли на шпильках У пареньков завитые волосы, узенькие брючки. На всех шуршащие плащи-болонья.
Порасспросив, кто где работает, Ксандра сказала:
— Что же вы забросили свою национальную одежду? Она ведь лучше, красивей этой.
Ей отозвался целый хор:
— А вы, русские, почему забросили свою? Тоже красивая. Мы были в Ленинграде на экскурсии и видели: все ходят модно. А русская одежда висит в музее.
— В таком виде, как вы, и шагу нельзя ступить в тундру: промочит, продует, — добавила Ксандра. — И комары заедят насмерть в этих юбчонках.
— Сейчас нет комаров. И мы — не в тундру, мы — в кино.
И никто даже не скользнул взглядом по окну, из которого с пятиэтажной высоты было широко видно прекрасную осеннюю Лапландию с увядающими многоцветно и нежно лесами, травами, с голубыми, зелеными, сиреневыми горами и озерами.
Молодежь занялась своим: модно, не модно. Ксандра ушла на кухню, где чувствовала себя гораздо вольготней, чем в комнатах.
26
На улицах, в учреждениях, магазинах, в клубе, столовой, где бы ни была она, Ксандре постоянно встречались знакомые: бывшие ученики, их родители, товарищи по работе. Все приглашали:
— Заходите!
Она не отказывалась. У нее было время: шел сентябрь, до юбилея оставалось еще полтора месяца.
Колян пригласил ее в тундру, на оленеводческую базу колхоза, где был, как считал он, его главный дом и где жили самые старые пастухи, зачинатели колхозного движения, свидетели всех лет, что провела Ксандра в Лапландии. Она обрадовалась и встревожилась:
— Это очень далеко?
— Километров двести.
— Выдержу ли я?
— Не заметишь. Через два часа будем там.