Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
Всю темную пору не покидали оленеводов горькие предположения, как не покидал их тупы горький дым: вдруг солнце не вернется, и в Лапландии будет вечная ночь, вечный холод, снег и лед. Никогда не вскроются реки, и не придет в них морская рыба метать икру. Не распустятся деревья, перестанет расти тундровый мох — ягель, без которого не могут жить олени. Что делать тогда оленеводам и рыбакам?
Пока солнце не нарушало заведенного порядка — возвращалось вовремя, но в темную пору люди становились до крайности пугливы. Они были так слабы перед суровой природой своего
Колян не умел еще отдаваться надолго чему-либо одному и от тревоги за солнце перешел к веселью — на олений рог, между двумя отростками, натянул струны из оленьих жил и, перебирая их, начал придумывать песню:
Дует пурга. Мы не знаем, когда она кончится И хватит ли у нас дров. Моя сестра Мотя шьет себе свадебную одежду. А отец вяжет новую сбрую. Когда Мотя выйдет замуж, Мы с отцом запряжем оленей во все новое И поедем к ней в гости.— Эй, ты, перестань! — крикнула Мотя брату. — Я сама буду петь свою песню.
— Пой, пой, — сказал он и умолк.
Девушка надела еще недошитую, но уже очень красивую, свадебную шапку-шемшир из оленьего и лисьего меха, из атласных и суконных ленточек, всю осыпанную разноцветным бисером, и, гордо поводя головой, начала беззвучно шевелить губами.
— Ну, пой! — сказал брат.
— Уже пою, — отозвалась сестра.
— Я ничего не слышу.
— А тебе и не надо слушать. Эта песня не для тебя. — И Мотя весело засмеялась.
— Ух, какая ты вредная! — крикнул парнишка, снова забренчал своей «музыкой» и запел:
У меня есть сестра Матрена. Она красива, как луна.И в самом деле круглолицая, румяная девушка была похожа лицом на полную луну.
И хитра, как старая лисица, И сердита, как росомаха, —продолжал Колян.
— Росомаха… — Мотя потянулась к брату, чтобы отнять у него музыку.
Парнишка отпрянул, но так неловко, что задел ногой деревянную чашку, которая стояла с бисером возле Моти, и рассыпал его на оленью шкуру.
Девушка страшно рассердилась, закричала:
— Слепой баран! Вот собирай теперь, собирай!
А когда парень начал искать бисеринки в густой оленьей шерсти, сестра отшвырнула его пинком ноги. Парень кинулся ответить сестре. Тут отец схватил один из ремней, приготовленных для сбруи, и начал хлестать обоих драчунов по чем попало.
— Бей его, он рассыпал бисер. Он всегда устроит что-нибудь, — бормотала Мотя, закрывая ладошками свое лицо.
— Я знаю, кого бить, знаю, — хрипел отец, наглотавшийся
Драчуны расползлись по разным углам. В обиде на сестру и на отца, Колин вспомнил свою покойницу мать и пристал к отцу:
— Скажи, отчего умерла моя мама?
— От жизни. Жизнь — самая тяжелая, самая неизлечимая болезнь. Она всегда кончается смертью, — ответил отец.
— Мать умерла от тебя, не захотела жить с тобой, — упрекнул Мотю брат.
— И с тобой, — отплатила ему сестра.
— Кончай разговор. Не то я наступлю вам на негодный язык! — погрозился отец. — Учитесь молчать и слушать. Учитесь у собак!
По стародавнему обычаю, молодым при старших полагалось молчать и слушать. И если уж учиться этому, то, конечно, у лопарских собак: шумные, задиристые на воле, в своей собачьей компании, они становятся немы, когда попадают в людской круг. В морозы и пурги они любят забираться в тупы, поближе к огню, но сидят там как бездыханные, не отводя ни глаз, ни ушей от хозяина, с постоянной готовностью бежать по его приказу.
Мотя и Колян примолкли, еще немного подулись друг на друга и потом вновь стеснились к теплу и свету камелька, будто и не было стычки.
Пурга наконец умаялась и легла изгибистыми лунно-синеватыми сугробами вокруг туп и амбарчиков. В первый момент всем показалось, что поселок начисто сметен ветром. Лишь внимательно приглядевшись, заметили на сугробах темные пятна, которые сделал над тупами дым из камельков. А сами тупы были погребены снегом поверх крыш. Кое-кому из хозяев пришлось выбираться через дымовую дыру в потолке и потом уж откапывать тупы и амбарчики.
Откопавшись, все первым делом заспешили собирать оленей, распуганных пургой, и проверять капканы и разные ловушки, поставленные еще до пурги на волков, росомах, лис, песцов.
Запрячь было некого: поблизости ни одного оленя, и шли на лыжах. Впереди бежали остроухие, с поднятыми серповидными хвостами, разномастные собаки, бежали, не дожидаясь хозяев. Эти умные собаки, из породы оленегонных лаек, прекрасно знали все обычаи северной жизни. Если хозяин вышел с арканом в руке, значит, ловить оленей. Тогда лайке надо отыскать их и подогнать поближе к хозяину.
Собаки умчались далеко вперед, скрылись в лесу, и вскоре послышался тот лай, с которым гонят оленя. У хорошей собаки на всякий случай есть особый лай. Такая собака твердо знает всех своих оленей в лицо и держит их в полном повиновении.
Олени начали выбегать из леса на открытую гладь замерзшего озера, оттуда хозяева гнали их в поселок, там арканили, запрягали в санки и уезжали разыскивать тех, что убрели далеко.
Пурга тешилась долго, жестоко, оленей распугала широко, капканы и ловушки замела начисто; к тому же темная пора была еще в полном разгаре, иногда лишь в тихую погоду светил месяц, мерцали звезды, играли северные сияния, но чаще стояли сумерки, в которых за два-три десятка шагов не различишь ни человека, ни оленя, и, чтобы собрать стадо и всю добычу, потребовалась кому неделя, а кому и больше.