Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
— Кто такие? — спросил о них Колян у знакомого подконвойного парня, по прозвищу Первый Крушенец, того самого любителя пения, который старался организовать хор в казарме разнорабочих.
— Солдаты-штрафники.
— Там есть Спиридон?
— Не знаю. А можно узнать. Пущу по цепочке, и… — Крушенец, проворный, гибкий парень — такой и от пули увернется, говорили про него, — с худым, острым лицом и темными дерзкими глазами, постоянно ищущими, куда можно сунуться с делом или словом, где не хватает его, весь загорелся стремлением действовать. — Спиридон, говоришь, нужен?
— Вон тот. — Колян показал на коренастого штрафника с бородой цвета ржавчины, облегавшей лицо пластиком курчавого лапландского мха, в растерзанной серо-белой заячьей шапке.
— Ладно, будет сделано. Жди здесь!
Крушенец, быстро виляя меж людей, деревьев и пней, перешел от Коляна в свою команду гражданских заключенных и шепнул одному из товарищей по тюрьме: «Как зовут рыжего штрафника в зайчатке?» Тот перешепнул другому, этот — третьему. По таинственной цепочке, не известной полностью даже участникам ее, вопрос добежал до штрафника и по ней же прибежал Коляну ответ: зовут Спиридоном.
— Он, мой Спиридоном, — упавшим голосом, едва слышно прошептал Колян, загоревав о солдате и встревожась за себя.
А Крушенец весь кипел нетерпением:
— Кто он тебе? Что передать ему?
У этого парня было храброе, беспокойное сердце. На тринадцатом году оно сманило его из деревни в город и с той поры, уже семь лет, водит по матушке-Руси, не давая закрепиться где-либо, обрывая корешки, едва начнут появляться. Он нищенствовал, был учеником сапожника, костореза, поваренком на пароходе, путешествовал независимо на буферах, кормясь снова нищенством; на Украине пас коров; на Кавказе пел в духане и под хлоп ладоней плясал лезгинку с кинжалами в руках и зубах; в Москве штукатурил; в Петрограде был безработным и там же завербовался в Хибины землекопом на постройку дороги, а когда пошли поезда, устроился стрелочником.
Много из перепробованного нравилось ему, вообще ничто не валилось из его цепких, быстрых рук, но отдаваться одному делу, одному месту он не спешил. Надо оглядеться, с домком сперва ознакомиться. А домок-то ого, от Питера до Владивостока, от Сухума до Мурмана. Спасибо дедушкам и отцам — побеспокоились о детках.
В Хибинах он «погорел». Здесь произошло первое крушение поезда на новой дороге. Виноваты в нем были инженеры-строители, а в ответчиках оказался стрелочник; еще раз подтвердилась вполне справедливая для того времени поговорка: виноват всегда стрелочник. Его осудили и пришлепнули ему кличку Первый Крушенец.
Он решил: «Это я не спущу» — и как одержимый начал мстить и вредить всякому начальству.
— Что передать ему? — исходя нетерпением, шипел Крушенец, готовый схватить за грудки мешкавшего Коляна.
— Скажи: лопарь Колян спрашивает, что надо Спиридону?
Пустили по цепочке.
— Бежать, — пришел ответ, радостный для Крушенца и тревожный для Коляна.
Он знал, что такое бежать, сам пробовал это. «Бежать… Но что я, маленький лопарь, могу сделать для него?» — думал один. «Бежать… Вот это бомба!.. Вот будет шухер», — думал другой.
Крушенец был слишком взволнован, чтобы сразу изобрести
Разговор шел гораздо медленней, чем лицом к лицу, и за остаток первого дня Крушенец успел задать Спиридону только два вопроса: «Куда?» и «Что приготовить?» В ответ получил: «К морю» и «Оленью упряжку, лыжи, еды». На другой день переговоры продолжались. Выяснилось, что у Спиридона есть только желание бежать, а больше ничего не подготовлено и даже не обдумано самое главное — как вырваться из-под стражи. Бежать из казармы, превращенной в тюрьму, было невозможно: оставалась лесосека и дорога между нею и станционным поселком.
Крушенец испытал новую радость: ему выпало редкостное дело — устроить побег, преподнести начальству здоровеннейшую дулю. На лесосеке он проберется в команду штрафников, сделает там шухер, отвлечет на себя охрану, и Спиридон убежит во время переполоха. А Колян к этому моменту приготовит оленью упряжку, лыжи, продукты и умчит беглеца дальше. Шухер устроить нетрудно: он знал, что всякое его появление, даже вполне невинное, возбуждает, будоражит людей. Подплеснуть в это настроение «керосинчику», и готов шухер.
Подойдя и раз и два накоротке, как бы между прочим, Крушенец изложил свой план Коляну. Тот, посверкивая крепкими белыми зубами, одобрительно улыбался и кивал, но в конце концов неожиданно сказал:
— Нет. Я не могу провожать Спиридона.
— Трусишь? — Крушенец презрительно скривил рот. — Зря провожал тебя Спиридон.
— Я топлю печи в школе. Уеду — скоро заметят.
— Найди кого-нибудь.
— Я дам оленей, санки, лыжи — пусть Спиридон едет сам. Спроси, умеет ли он править олешками.
Снова заработала цепочка, унесла вопрос и принесла ответ: не умею.
— Не умеет — нельзя бежать одному, — сказал Колян. — Свои же олени могут привезти обратно. Бывало такое дело.
— Тогда ищи провожатого. Помни: он за тобой! Отвечать будешь мне, — с угрозой, жарко шепнул Крушенец. Это было уже лишнее: Колян решил проводить сам — будь что будет, — если не найдет другого охотника.
— Узнай, далеко ли провожать, — попросил он Крушенца.
Спиридон ответил: «Сколь можно. Дальше пойду на лыжах».
Чем больше обдумывал Колян побег, тем ясней становилось, что самым лучшим помощником ему будет Ксандра. Если он сам пойдет за продуктами, на это сразу обратят внимание: никогда ничего не покупал — он столовался у Луговых — и вдруг сразу набрал мешок. Ксандра же постоянно ходит в лавочку, покупает много, на целую семью. Если он поедет провожать Спиридона, получится еще хуже: и в школе нет его, и на лесосеке нет, все станет понятно. Уехать совсем из Хибин и заодно прихватить Спиридона тоже не годится: надо брать куваксу, гнать оленей, с таким хвостом не ускачешь незаметно. А Ксандра поедет будто прокатиться — она часто выезжала одна, — и даже мать ни о чем не догадается.