Том 4. Современная история

Франс Анатоль

Они дошли до впадины узкой долины, где между мшистыми камнями струился ручей. Там, на фундаменте из песчаника, окруженная карликовыми дубами, высилась часовня Бельфейской божьей матери, недавно построенная по планам епархиального архитектора г-на Катрбарба в новомодном благолепном стиле, который высшее общество считало готическим.

— Эта часовня,— сказал аббат Гитрель,— сожженная в тысяча пятьсот пятьдесят девятом году кальвинистами и разоренная революционерами в тысяча семьсот девяносто третьем году, представляла лишь груду развалин. Подобно новому Неемии ^{187},

герцог де Бресе недавно восстановил святилище. В этом году папа щедро снабдил молельню индульгенциями, вероятно с намерением оживить здесь культ приснодевы. Монсеньер Шарло сам приезжал для совершения святого таинства. И с тех пор паломники стекаются сюда толпами. Они приходят со всех концов епархии и даже из соседних епархий. Несомненно, что это рвение, этот приток богомольцев принесут благодать нашему краю. Мне самому выпало счастье привести к стопам Бельфейской богоматери несколько почтенных семейств из Тентельрийского предместья, и с дозволения герцога де Бресе я уже не раз служил обедню перед этим благословенным алтарем.

— Это правда,— отозвалась г-жа де Бресе.— Я вижу, что господин Гитрель проявляет больше внимания к нашей часовне, чем наш бресейский кюре.

— Ах, уж этот добрейший Травьес! — воскликнул герцог.— Он отличный священник, но страстный охотник. Только и думает о том, как бы пострелять куропаток. На днях, возвращаясь домой после соборования умирающего, он уложил три штуки.

— Теперь, господа, часовня видна сквозь оголенные ветви,— сказал аббат Гитрель,— а летом она прячется в густой зелени.

— Одной из причин, побудивших меня восстановить часовню Бельфейской божьей матери,— заявил г-н де Бресе,— был боевой клич нашего рода; как я доискался в своих архивах, он гласил: «Бресе и матерь божья!»

— Любопытно,— заметил генерал Картье де Шальмо.

— Не правда ли? — сказала г-жа де Бресе.

В тот момент, когда дамы де Бресе вместе с г-ном Лероном переходили через ручей по сельскому мосту, примыкавшему к площадке часовни, из зарослей по ту сторону рва выскользнула девочка лет тринадцати — четырнадцати, оборванная, с белесыми волосами и таким же лицом, взбежала по ступенькам и шмыгнула в молельню.

— Это Онорина,— сообщила г-жа де Бресе.

— Мне давно хотелось на нее посмотреть,— отвечал г-н Лерон.— Благодарю вас, сударыня, за то, что вы предоставили мне случай удовлетворить мое любопытство. О ней столько говорят.

— Действительно,— заметил генерал Картье де Шальмо,— эта юная девица была предметом настоящих изысканий.

— Господин де Гуле,— сказал аббат Гитрель,— усердно посещает Бельфейское святилище. Он проводит целые часы подле той, которую называет своей матерью.

— Мы очень любим господина де Гуле,— ответила г-жа де Бресе.— Как жаль, что он такого слабого здоровья!

— Увы! — подтвердил аббат Гитрель.— Его силы слабеют с каждым днем.

— Ему следовало бы беречь себя, отдохнуть,— сказала г-жа де Бресе.

— Да разве он может, сударыня! — ответил аббат Гитрель.— Епархиальное управление не дает ему ни минуты передышки.

Войдя в часовню, три дамы де Бресе, генерал, аббат Гитрель, г-н Лерон и г-н де Бресе увидели Онорину в экстазе у

подножья алтаря.

Стоя на коленях, сложив руки и вытянув шею, девочка так и застыла. Уважая молитвенное состояние, в котором она пребывала, все молча увлажнили чело святой водой и стали медленно переводить взгляды с готического дарохранилища на витражи, где были изображены св. Генрих с чертами графа Шамбора, св. Иоанн Креститель и св. Гвидон, чьи лики были написаны по фотографиям графа Жана, скончавшегося в 1867 году, и покойного графа Ги, члена Бордоского собрания 1871 года ^{188}.

Статуя Бельфейской божьей матери, возвышавшаяся над алтарем, была прикрыта фатой. Но по левую сторону от алтаря, над кропильницей, на фоне стены, расцвеченной пестрыми красками, стояла во всем блеске статуя Лурдской божьей матери, опоясанная голубым шарфом.

Генерал обратил на нее почтительный взор, в котором сказывалась пятидесятилетняя привычка к субординации, и созерцал шарф, словно то был флаг дружественной державы. Он всю жизнь был спиритуалистом; веру в будущую жизнь он почитал основой воинской службы; возраст и болезнь сделали его набожным, и он усердно посещал церковную службу. Уже несколько дней, не показывая виду, он чувствовал смятение или, по меньшей мере, уныние, навеянное недавними происшествиями ^{189}. Его прямодушие было напугано этим ураганом речей и страстей. Он мысленно обратился с молитвой к Лурдской божьей матери, прося ее защитить французскую армию.

Теперь все — и дамы, и герцог, и адвокат, и священник — неотступно смотрели на продранные башмаки неподвижной Онорины. В серьезном, сосредоточенном, мрачном восхищении застыли они перед этой окостеневшей спиной дикой кошки. И г-н Лерон, мнивший себя наблюдателем, производил наблюдения. Наконец Онорина очнулась от экстаза. Встала, отвесила поклон алтарю, обернулась и, словно удивленная присутствием стольких лиц, остановилась, обеими руками подбирая волосы, спадавшие ей на глаза.

— Ну, как, милое дитя, видели вы на этот раз богородицу? — спросила г-жа де Бресе.

Онорина перестроила для ответа свой голос на тот взвизгивающий тон, в котором отвечала затверженные места на уроке катехизиса.

— Да, сударыня. Добрая матерь божья побыла здесь довольно долго; затем она свернулась, как холст… а затем я уж больше ничего не видела.

— Она говорила с вами?

— Да, сударыня.

— Что же она вам сказала?

— Она сказала: «Дома много беды».

— Больше она ничего не говорила?

— Она сказала: «Много будет беды в деревнях с урожаем и скотом».

— А не говорила ли она, что надо быть умницей?

— «Надо усердно молиться», сказала она. А еще она сказала так: «Прощай. Дома много беды».

Слова девочки звенели среди величественной тишины.

— Святая дева была очень красива? — продолжала свои расспросы г-жа де Бресе.

— Да, сударыня, только ей не хватало одного глаза и одной щеки,— это потому, что я недомолилась.

— Была ли у нее на голове корона? — спросил г-н Лерон, который, будучи судейским, отличался любопытством и наклонностью к расспросам.