Том 4. Творимая легенда
Шрифт:
В этом тусклом, тяжелом городе свободная, прекрасная жизнь представлялась невозможною. Было стремление у обоих уйти. Уйти, как можно дальше, туда, где жизнь складывается по-иному.
Все это было как приближение к наивному раю — раю, которого не было у Триродова в детстве.
Детство Триродова прошло почти безрадостно. Ему казалось порою, что он никогда не был ребенком. Или и навсегда остался он ребенком, — застенчивым, простодушным, погруженным в мечтания свои и в свои затеи.
Вечером
Он с легким волнением думал о том, что скажет ему Елисавета. Знал почему-то, что скажет ему Елисавета. Знал почему-то, что она станет с ним спорить. И ему стало досадно.
Это была первая в его отношениях к ней досада. Но милая, родная природа так нежно и так сурово успокаивала его.
Поля и леса были тихи. Запахи их были легки и сладостны. Даже изредка слышный горьковатый запах лесной гари был мил.
Солнце склонялось уже низко. Длинны становились тени. Стволы сосен словно облиты были золотою смолою.
Трава была нежно-мокрая, мягкая, радостная, — милые ласки матери-земли сырой доверчиво открытым ногам человека. В долинах, внизу, вдоль речек и ручейков, туман поднимался, нежен, и радостен, и полупрозрачен. Неясные очертания его напоминали ему о минувшем, о невозвратном. Первая жена нежно вспомнилась. Что бы она ему сказала теперь? Сказала бы:
— Делай, что придумал, воплощай свою мечту.
Недалеко от дома Рамеевых, на лесной, по вечернему теплой лужайке Триродов встретил Елисавету. Она шла одна. Ее синие глаза были радостны, ее босые ноги радовались росам влажных трав.
Они говорили. Как всегда, о многом, о разном.
Заговорил наконец Триродов и о смерти королевы Ортруды.
Елисавета грустно и кротко жалела погибшую королеву. А Триродова так увлекали его замыслы, что нежной жалости не было места в его сердце. Он говорил о том, что будет, о возможностях политической и общественной жизни там, среди счастливой природы Островов.
Широкие перспективы рисовал Триродов. Он сказал:
— Король может сделать многое в этой счастливой стране.
Елисавета возразила:
— Да, если выберут настоящего человека.
— Выберут меня, — сказал Триродов.
Елисавета с удивлением посмотрела на него. Спросила:
— Тебя? Почему?
Триродов, улыбаясь ее удивлению, отвечал:
— Только потому, что я этого хочу. Я решился выступить кандидатом на престол этого королевства.
Как ни необыкновенно было то, что говорил Триродов, но Елисавета ни на одну минуту не остановилась на мысли о том, что это невозможно. Почему-то уже привыкла она верить в силы и в волю Триродова, — и если он чего-нибудь захочет, то почему же этому и не сбыться? Но самое намерение это ей не понравилось.
— Какая странная, неожиданная мысль! — говорила она. — Зачем тебе это?
Триродов сказал:
— Я этого хочу. Разве это не достаточный мотив? И все то, что я думаю о будущем человечества, о его завтрашнем дне, оправдывает мою решимость идти к источникам власти, чтобы сделать попытку хоть сколько-нибудь ускорить неизбежное течение событий. Поступая так, я не самовольничаю, — я сливаю свою волю с волею множеств и с Единою миродержавною Волею.
Елисавета говорила:
— А здесь, в России, разве мало дела? Так все неустроено вокруг нас, и народ дичает быстро в диких условиях злой, безумной жизни.
Триродов возражал:
— Пойми, Елисавета, что там более готова почва, и там полезнее будут люди, как я, наклонные к мечтам и утопиям, страстно пожелавшие мечту претворить в действительность. Все, что в жизни прекрасно, становилось действительным через мечту и через волевое напряжение. Судьба дает мне в руки могучий рычаг, и я должен за него схватиться.
Елисавета сказала:
— У власти там должен стать пролетариат.
— Да, — сказал Триродов, — но теперь у власти могли бы стать только интеллигентные вожаки пролетариата, сочувственники, не вышедшие из рабочей среды, а потому и мало ее понимающие. А я по моим душевным устремлениям, отчасти и по моему происхождению и воспитанию — истинный пролетарий. Так случайно, что у меня деньги есть.
Елисавета спросила:
— Но и ты — чужой для них всех. В лучшем случае ты будешь только бесполезным сочувственником.
Триродов упрямо говорил:
— Судьба влечет меня. Я хочу быть королем. И я буду им. Хотя бы уже для того, чтобы не выбрали Танкреда. Чтобы преодолеть, победить, сделать по-своему, над миром случайностей вознести знак моей воли. Чтобы расширять жизнь, умножать ее.
Елисавета повторила свой вопрос:
— Но тебе-то самому зачем нужна эта корона?
Триродов сказал улыбаясь:
— Кому же и носить венцы, как не поэтам!
Елисавета сказала тихо и так уверенно, как будто это был приговор судьбы:
— Это — невозможно.
Казалось, что Елисавета одарена жестоким предвидением Кассандры, что невозможность его замысла видна ей.
Триродов сказал решительно:
— Я должен царствовать! Тот, кто знает верный путь, должен быть увенчан.
Елисавета говорила:
— Это заблуждение. Меня пугает узость этой мысли.
— Да, — сказал Триродов, — пусть это и заблуждение, и узость мысли. Но и то заблуждение, что я живу здесь, томлюсь в этом пределе, словом, что я — Георгий Триродов. И в этом еще большее, на мой взгляд, заблуждение.