Том 4. Война и мир
Шрифт:
— Слушаю, ваше сиятельство, — отвечал хохол, встряхивая весело головой.
— Смотри же, в ыводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. * Видно было, что юнкер давал хорошо на водку и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» — сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин-немец,
237
Доброго утра, доброго утра! (нем.)
— Schon fleissig! [238] — сказал Ростов все с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. — Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [239] — обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем-хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
— Und die ganze Welt hoch! [240]
238
Уж за работой! (нем.)
239
Да здравствуют австрийцы! Да здравствуют русские! Ура император Александр! (нем.)
240
И да здравствует весь свет! (нем.)
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und vivat die ganze Welt!» Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и, улыбаясь, разошлись — немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
— Что барин? — спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута-лакея Денисова.
— С вечера не бывали. Верно, проигрались, — отвечал Лаврушка. — Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, — сердитые придут. Кофею прикажете?
— Давай, давай.
Через десять минут Лаврушка принес кофею.
— Идут! — сказал он. — Теперь беда.
Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человечек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмаченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры * и на затылке
— Лавг'ушка, — закричал он, громко и сердито. — Ну, снимай, болван!
— Да я и так снимаю, — отвечал голос Лаврушки.
— А! ты уж встал, — сказал Денисов, входя в комнату.
— Давно, — сказал Ростов, — я уже за сеном сходил и фрейлейн Матильду видел.
— Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! — закричал Денисов, не выговаривая р. — Такого несчастий! Такого несчастия!.. Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая слои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как лес, взбитые чернью густые волосы.
— Чег'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), — растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. — Можешь себе представить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать:
— Семпель даст, паг'оль бьет * ; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Потом помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
— Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей…
— Эй, кто там? — обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливание.
— Вахмистр! — сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
— Сквег'но, — проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. — Г'остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, — сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и машинально, откладывая и равняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
— А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а, — послышался голос Денисова из другой комнаты.
— У кого? У Быкова, у крысы?.. Я знал, — сказал другой, тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что-то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
— Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? — спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
— Я видел, вы нынче проехали…
— Да ничего, конь добрый, — отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за семьсот рублей, не стоила и половины этой цены. — Припадать стала на левую переднюю… — прибавил он.
— Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
— Да, покажите, пожалуйста, — сказал Ростов.
— Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
— Так я велю привести лошадь, — сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.