Том 4. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть вторая
Шрифт:
Революция 1830 года. В эпоху быстрого экономического прогресса этот «чисто отрицательный» режим должен был очень скоро привести к катастрофе. С 1815 по 1824 год судьба благоприятствовала канцлеру; когда на Веронском конгрессе он убедил Александра оставить на произвол судьбы восставших греков [34] и сломил оппозицию во Франкфурте, он действительно мог казаться вершителем судеб Европы. Видевшие Меттерниха в то время в его замке Иогаинисберг, где он каждое лето созывал на совещание делегатов от всех частей империи, свидетельствуют о полном расцвете его способностей, нуждавшихся для своего проявления во внешнем успехе. Очаровательные манеры Меттерниха, его тонкое знание людей, остроумие и непринужденность, с которой он подчеркивал улыбкой свои принципиальные заявления, подкупающая разносторонность его поверхностных знаний и пренебрежительная аристократическая непринужденность делали из него прекрасного преемника Кауница и достойного товарища Талейрана.
34
Меттерних
Совсем внезапно горизонт заволокло тучами. Сначала Каннинг, затем император Николай вышли из-под его влияния, и Пруссия сблизилась с Россией; южногерманские государства явно готовились свергнуть иго. Несомненно — хотя на первый взгляд это и может показаться парадоксом, — несомненно, что сильно пошатнувшийся престиж канцлера был спасен революцией 1830 года. События этого года лишь слегка задели монархию. Более чем когда-либо оправдались слова Талейрана: «Австрия — верхняя палата Европы; пока она не будет уничтожена, она будет сдерживать нижнюю». Ансильои, сменивший Бернсторфа в Пруссии, только и думал о том, чтобы сделать союз с Австрией более тесным. Николай, отсрочивший свои планы относительно Турции, всячески ухаживал за Меттернихом, чтобы искупить свои прежние и будущие ошибки. «Берегите себя, — сказал он Меттерниху, — вы наш краеугольный камень». Канцлер сам был убежден в этом. Как раз в это время он женился на княжне Желании Зичи (январь 1831 г.), прекрасной, пылкой женщине, страстно преданной реакционной идее; она слепо боготворила мужа и искусственно поддерживала вокруг него атмосферу лести даже тогда, когда оп уже начал дряхлеть.
Император Фердинанд I (1835–1848). Тем не менее Меттерних хорошо понимал, что с 1824 года положение дел сильно изменилось. Пруссия держалась выжидательно. Россия выступила на первый план, Германия глухо волновалась и как бы искала нового господина. По обыкновению Меттерних быстро впал в мрачное настроение: «Мне суждено было жить в отвратительное время, — сказал он в 1828 году. — Я трачу свои дни на то, чтобы подпирать гнилые постройки». С тех пор он знал радость и покой лишь проблесками и мгновениями. Он видел, что катастрофа приближается, но предотвратить ее можно было только необходимыми реформами, которые он, связанный своей системой, был не в силах осуществить. Пока жив был Франц I, его личный неоспоримый авторитет поддерживал некоторое единство в ходе управления. Но в 1835 году старый монарх умер, оставив престол своему сыну.
Новый император, Фердинанд I, провел печальное детство. С тридцатипятилетнего возраста (1828) он страдал припадками эпилепсии, которые все учащались, не раз подвергали опасности его жизнь и пагубно отражались на его умственных способностях; его память была слаба, способность к вниманию незначительна, воля ничтожна. Отец в своем завещании советовал ему ничего не изменять в той системе, которой он сам следовал. Но даже существующее невозможно поддерживать без известной доли материальной и моральной силы; между тем некоторые случаи показывают, что недобросовестные советники старались использовать слабости государя. Советники Франца I страшились возможности отречения со стороны Фердинанда, частью из боязни уронить престиж короны, частью из страха осложнений, частью, наконец, потому, что боялись дать повод к проискам своих соперников. Тут вмешался царь; старый император поручил своего сына его попечению, и Николай, столько же из корысти, сколько из рыцарского чувства, взял на себя эту опеку. Вместе с Фридрихом-Вильгельмом III он приехал в Теплиц с визитом к Фердинанду, затем сопровождал его в Прагу и оттуда в Вену, где и были выработаны условия нового правите лвственного строя.
Противники Меттерниха выставили соперника ему в лице графа Коловрата, пользовавшегося, кажется, довольно незаслуженно репутацией либерала: это был завзятый аристократ, больше всего заботившийся о том, чтобы не повредить своему влиянию при дворе; без сомнения, он мало что изменил бы в правительственной рутине. Он потребовал, чтобы ему всецело было предоставлено руководство внутренними делами. Меттерних воспротивился этому, и хотя в императорской семье никто не чувствовал к нему особенной нежности, но никто не решился бы пойти против его воли. Для замещения императора в тех случаях, когда болезнь мешает ему заниматься государственными делами, учреждено было регентство из Меттерниха и Коловрата под председательством эрцгерцога Людвига; брат Фердинанда Франц должен был участвовать в заседаниях регентства, но лишь с совещательным голосом. Эрцгерцог Людвиг всегда был любимцем своего брата Франца I, убеждения которого он разделял, и таким образом Меттерних попрежнему оставался главной пружиной правительственного механизма. Рядом с этим триумвиратом несколько человек продолжали пользоваться более или менее обширным влиянием в пределах того или другого ведомства. Таков был в особенности генерал-адъютант Фердинанда Клам-Мартиниц, давший армии ту прочную организацию, благодаря которой она сделалась надежнейшим оплотом монархии. Он сплотил вокруг армии аристократические элементы, которым в 1848 году суждено было остановить революцию. Он умер в 1840 году, но созданное им пережило его.
Колебания и ослабление власти. Оппозиция. Канцлер не вмешивался в детали управления и, если только его авторитет
Барону Кюбеку, председательствовавшему с 1840 года в верховном совете, было поручено выработать план экономической реформы, которая позволила бы Австрии начать переговоры о допущении ее в германский таможенный союз. Он обладал и опытностью, и идеями, и ревностью к общественному благу; он усовершенствовал почтовую организацию, упорядочил таможенное управление и был автором замечательного закона 19 декабря 1841 года о железных дорогах. Была образована комиссия для ознакомления с положением промышленности, и ею был выработан план реформ. Но чиновники не хотели перемен, которые нарушили бы их покой, промышленники, испугавшись за судьбу своих привилегий, засыпали правительство жалобами, да к тому же все эти разговоры о тарифах надоели эрцгерцогу Людвигу. И вот широко задуманные проекты свелись в конце концов к ничтожным переменам, которые затронули только кое-какие интересы и не удовлетворили никого.
Та же участь постигла и конституционные реформы. Меттерних — и в этом, может быть, его единственная заслуга — был совершенно лишен тевтонского фанатизма. С австрийской точки зрения, говорил он, слово «немец» не имеет никакого смысла. «С нашей стороны, — твердил он Гюбнеру, — было бы большой ошибкой лишить провинции их индивидуальности и довести до того, чтобы император перестал быть государем каждой из них в отдельности. Этим мы уничтожили бы узы, соединяющие их с династией, а уничтожив эту личную связь, мы потеряли бы наиболее действительное средство, которым располагает корона, для того чтобы предотвращать распри и столкновения между отдельными народностями». Меттерних бережно относился к старым конституциям; он даже не прочь был бы несколько расширить компетенцию провинциальных сеймов и их комитетов, несколько увеличить ничтожное до смешного число представителей буржуазии, облегчить оковы, тяготевшие на крестьянах. Но порывы энергии Меттерниха, которые никогда не были очень значительными, теперь останавливались при малейшем препятствии. Совершенно глухой, с неподвижным безжизненным взглядом, он представлял собой теперь, по выражению одного из его поклонников, лишь «роскошные ширмы, скрывавшие от взора ветхость правительственного здания». «Монархия, — говорил один доброжелательный наблюдатель, — была как бы поражена маразмом. Это была печальная эпоха: государь был болен, принцами императорского дома руководили старики, власть находилась в руках бюрократии, неизменно честной (?) и почтенной, но лишенной престижа, широкого кругозора и путеводной нити, отчасти даже захваченной теми самыми идеями, которые опа была обязана искоренять». За весь этот долгий период можно отметить лишь одну действительно важную реформу, именно закон, которым в провинциях, подлежащих рекрутскому набору, продолжительность военной службы была сокращена с 14 до Ь лет (1845).
Делая невозможной всякую реформу, дряхлость правителей в то же время лишала силы репрессивную деятельность власти. Деспотизм выродился в систему бесцельных и мелочных придирок, и чиновники, не веря в долговечность режима, заботились главным образом о том, чтобы не скомпрометировать себя чрезмерным усердием. Консервативный лагерь распался на части: иезуиты, мало удовлетворенные частичными уступками Меттерниха, обвиняли его в моральном индифферентизме, и они имели сильного союзника в лице супруги эрцгерцога Франца, баварской принцессы Софии, которая не могла простить канцлеру, что он держит ее мужа в подчиненном положении; их жалобы не без сочувствия слушала даже жена императора Мария-Анна, добрая и кроткая женщина, которая держалась в стороне от политики, но в которой сумели искусно возбудить религиозную ревность. Довольно было малейшего толчка, чтобы эта машина, еще внушительная с виду, но давно обветшавшая и истощенная, а теперь уже дававшая всюду трещины, сразу рухнула. Но последует ли такой толчок — это долго оставалось под вопросом. Анемия всего организма распространялась от головы к конечностям, и оппозиция была так же лишена силы и устойчивости, как и администрация.
Однако оппозиция все-таки шумела, и Австрия выставила немалый контингент журналистов и поэтов, звавших Германию к свободе. Славные за пределами Австрии имена Анастасия Грюна, Ленау, Бека или Гартмана были совершенно неизвестны их соотечественникам. Особенно в Вене их пламенные призывы встречали всеобщее равнодушие. «Здешний смиренный и веселый народ, — писал Бек, — живет так же невозмутимо, как растение. Он любит послушать о том, что делается на свете; тогда его взор сверкает, как солнечный луч, и вечно готовая шутка срывается с его уст. А затем, устав перечить богу и папе и гордый сознанием, что высмеял самого императора, он в одно прекрасное утро умирает со смеху под звуки легкой музыки Ланнера или Штрауса».